В годы Октябрьской революции в башкирскую литературу пришла плеяда поэтов и писателей. Это люди, познавшие на себе все тяготы и лишения прошлого, с первых дней революции с оружием в руках поднялись на защиту советской власти. Не успел умолкнуть грохот канонад гражданской войны. Они, засучив рукава, с жаром взялись за строительство нового: работали на различных ответственных постах, выпускали газеты и журналы, занимались литературным творчеством. Среди них был и писатель Даут Юлтый, ставший затем видным общественным деятелем Башкортостана и классиком башкирской литературы.
Прошедший фронты империалистической и гражданской войны, а позднее, в годы мирного строительства, в поте лица трудившийся на различных участках хозяйственно - культурной жизни страны, опытный работник, писатель – коммунист Даут Юлтый внес свою поистине огромную лепту в создание башкирской советской периодической печати, в развитие башкирской литературы и театрального искусства.
Полный драматических, трагических испытаний опаленный невзгодами переломного лихолетья жизненный путь Даута Юлтыя, его многогранная творческая деятельность во многом созвучны с духовным возрождением народа – многие яркие страницы в истории развития национальной литературы связанны именно с его именем.
Даут Юлтый родился 18 апреля в 1893 году в деревне Юлтыево, на берегу реки ток. Эта деревня, относящаяся к Юмран – Табынской волости Бузулукского уезда Самарской губернии, ничем не выделялся среди сотен и тысяч себе подобных: здесь, как и везде, крестьяне – основная масса населения – волочила жалкое существование, а кучка богачей пользовалась всеми благами.
Отец будущего писателя Ишимбай – агай всю жизнь батрачил у местных баев. Но сколько бы он не проливал пота, желанное благополучие не приходило: даже в самые благополучные времена все его «богатство» не шло дальше полусгнившего домишки и одной – единственной клячи – семья еле сводила концы с концами.
Творческое чутьё, стремление к самовыражению в Дауте Юлтые пробуждается очень рано. Пробой пера были письма, которые он сочинял по просьбе солдаток. Первыми слушателями этих писем были сами солдатки; когда Даут певучим, мелодичным голосом читал свои творения, на глазах у солдаток неизменно выступали слёзы. Это ещё больше воодушевляет молодого стихотворца, к тому же благодарные слушательницы не скупятся на хвалу.
По достижении школьного возраста Даут начинает ходить на уроки к одному деревенскому хальфе. Но этот хальфа, будучи и сам недоучкой, ничего путного не мог дать своим ученикам. К тому же, как вспоминает Даут Юлтый, этот хальфа был очень грубым и злым человеком. В руках у него постоянно был гибкий ивовый прут, которым он и воспитывал своих учеников. У Даута Юлтыя пропал интерес к такой учебе.
На следующий год в деревне Юлтыево открывается медресе, и Даут продолжает учебу там. Учителем в медресе стал работать хальфа по имени Хамза Юлтыев, человек с прогрессивными для своего времени взглядами. Увидев в Дауте любознательного, способного мальчика и, полагаясь на его довольно сносную первоначальную подготовку, он сразу начал с ним изучение грамматики арабского языка.
Проучившись два года у Хамзы Юлтыева, Даут становится одним из его любимых шакирдов, успешно овладевает науками. Однако это продолжалось не долго: на третью зиму хальфа, неожиданно бросив и дом, семью, и учительство, куда – то уезжает. С его исчезновением закрывается и медресе.
В 1908 году в деревню возвращается Хамза – хальфа и, открыв, медресе и снова начинает учить детей. Он знакомит своих шакирдов со многими новостями, которые помогают им посмотреть на мир иными глазами, разъясняет события, происходящие в мире, учит писать заметки в газеты и журналы. В эти годы в газете «Вакыт» появляется несколько информации, написанных Даутом. Это еще больше укрепило в нём веру в свои возможности. Ему как старшему шакирду, доверяется ведение уроков в младших классах, но ему не дает покое мысль о дальнейшей учёбе. Он едет Казань, Оренбург, Уфу, поступает учиться в крупные медресе, знакомится с неизвестными писателями.
В творчестве Даута Юлтыя дооктябрьского периода можно выделить две отчетливо выраженные тенденции. Одна из них сводится к просветительству, выросшему на демократической основе, а другая – к общегуманическим устремлениям, характеризуемым мотивами поиска человеческого счастья. В них можно найти общие для всей башкирской литературы того времени мотивы, вызванные усилением реакций и новым революционным подъемом 1910 – 1914 годах. Здесь же можно уловить, хотя пока и не очень четко, революционно – демократический настрой. Молодой поэт, с одной стороны, в таких стихотворениях, как «Положение башкир», и др., разоблачая пережитки старого в сознании людей, призывая свой народ к знаниям, к прозрению, по сути, стоит на платформе просветительства, с другой, в произведениях типа «Поднимусь», «Пусть не говорят», «Перу», «В минуты заблуждения» проводить идеи общедемократического характера. В этих стихотворениях его взгляды на мир еще довольно аморфны: здесь перемешаны и национальные чувства, и гуманистические и даже революционные тенденции. В стихотворении «Положение башкир», например, резко критикуя баев и разоблачая их паразитический образ жизни, он совсем не далек от выражения поденно революционных мыслей, наоборот, молодой поэт, идеализируя прошлое, патриархально – родовой уклад жизни предков, впадает как бы в рутину консерватизма. Это не случайно. Такие противоречивые тенденции и смешение различных взглядов в произведениях автора можно объяснить не только субъективными факторами, но, главным образом, противоречиями самой общественно – политической жизни литературного движения среди башкир тех времен.
Нет никаких сомнений, что на просветительские взгляды Даута Юлтыя, взявшего в руки перо в годы реакции, зорко и жадно следившего за периодической печатью и, конечно же, хорошо знакомого с состоянием национальной литературы того времени. Во всей своей сложности и противоречиях это отразилось в его поэзии.
Так, стихотворение «Положение башкир» начинается с восхваления полукочевого уклада жизни предков. Молодой поэт, не акцентируя, как это делали, скажем, С. Якщигулов, Ф. Туйкан, обращаясь к прошлому, тем немение выражал ностальгию о давнем укладе жизни башкир. Далее автор ведет речь об исчезновении былого раздолья, о том, что это ведет некогда мощный и свободолюбивый народ к постепенному вымиранию и прямо вопрошает своих сородичей.
Стремление раззадорить своих сородичей на примере боевых прежних традиций башкирского народа, обращение с этой целью к боевым страницам истории освободительной борьбы как поэтический прием, скорее всего, шло из исторических трудов, появившихся в то время, из известных литературных произведений и даже – из устно-поэтического творчества башкир. А его риторический вопрос: «Где же ваши данные историей гордость, земли, сотрясаемые мощными ханами?» прямо восходит к иллюзии о том, будто бы в прошлом были такие хорошие ханы, которые боролись за счастье и свободу народа. Но, надо сказать, что Д. Юлтый не ограничивается одной идеализацией патриархально – родового быта башкир, но не уходит в прошлое безвозвратно, а обращает свой взор в будущее и идет дальше. Поэт начинает искать причины бедственного положения, причины гнета и невежества, навалившейся на них тяжелым ярмом. «То ли это кара божья за грехи наши», «то ли впала в немилость ангелов – хранителей?» вопрошает он и тут же, резко отрицая эти догадки – недомолвки, категорически заявляет: «Нет! Ничего подобного не случилось, обманули вас невежды в чалмах», имея в виду священнослужителей их догматические утверждения о том, что «от судьбы не уйдешь – что суждено, от того не уйдешь», что «мирские блага – это собачья кровь, не гонитесь за ними», что «всем лишенным уготованы места в раю». Здесь нельзя не заметить, благотворное влияние на Д. Юлтыя разящей сатиры Г. Тукая.
Если муллы, ишаны, насаждая религиозные догмы, одурманивая народ, держат его в невежестве, благодаря чему получают возможность вести паразитический образ жизни, то богачи – толстосумы и всякого рода начальники девствуют еще более беззастенчиво – продают, присваивают, грабят общественные земли и на этом наживают свои состояния – вот те социальные выводы, к каким вплотную приблизился молодой автор. Этот социально – политический мотив тесно перекликается с революционными стихами Мажита Гафури, написанными им в 1905 – 1907 годах. Однако позднее в 1934 году, в момент подготовки I тома своих «Сочинений» Даут Юлтый доработал эти стихотворения, в результате чего усиливается, становится более зримым его социально – политическое звучание, хотя основные мотивы остались прежними.
Вторая важная тенденция, прослеживаемая в поэзии Д. Юлтыя в годы нового революционного подъема, восходит к общедемократическим, гуманистическим идеям. Здесь молодой поэт как-то больше размышляет о сути самой жизни, о главном.
В 1910 – 1912 годы, хотя по стране наметился новый революционный подъем, он еще не мог проникнуть в глубинку, где жил Даут Юлтый. Какова среда, таков и дух человека. Молодой поэт все еще вынужден был ограничиваться одним только состраданием обездоленному, угнетённому и темному народу. Его стихи этих лет проникнуты жалобой на притеснение со стороны реакций, в поисках далекого абстрактного счастья и надеждой на то, что когда – ни будь – то наступит долгожданный светлый день.
Вскоре в поэзии Д. Юлтыя, еще не совсем ясно представляющего социально – классовые основы общества, закономерности исторического развития, вперемежку с романтическими мотивами надежды и апатии, счастья и горя, воодушевления и уныния постепенно все большую роль начинают играть культ природы и эстетика любви. Это и не удивительно, ибо поэт, полный душевных треволнений. В стихии природы и любви находит созвучную своим переживаниям гармонию. Поэтому кажется, что здесь для него и романтика вдоволь, и душа его находит успокоение.
Даут Юлтый все шире и смелее вводит в свою поэзию поэтические формы, стихотворные размеры, присущие устно – поэтическому творчеству народа. В таких стихотворениях как «Вечер на летнем лугу», «Когда дуют ветры», например, тесно переплетаются литературные традиции с фольклорными. Поэт свободно, без какой – либо натяжки использует формы и литературного стиха и стиха народного.
Еще в 1913 году Даут Юлтый пробует перевести А. С. Пушкина и М. Ю. Лермонтова. Тогда он еще толком не знал русского языка, а с образцами русской и мировой классики был знаком лишь через переводы на татарский. Но ему в этом помогли друзья, которые учились в русских школах. Но эти пробы так и остались только пробами. «Хотя я их очень любил, и очень велико было мое желание ознакомиться с ними, видя свою беспомощность, пришлось это дело бросить», - говорить об этом с горечью сам поэт.