Власть и коммуникации

Оглавление

1. Власть как коммуникация: опыт и актуальные уроки демаркации политического в концепции Н. Лумана

2. Альтернативная наука – наука как коммуникация

3. Список литературы.

Власть как коммуникация: опыт и актуальные уроки демаркации политического в концепции Н. Лумана

Общепризнанна сложность проявлений власти, их неоднородное присутствие в различных областях жизни общества. Это обстоятельство делает исследование власти крайне трудным и противоречивым делом, обусловливает необходимость использования различных методологических средств и подходов.

Выражением методологического плюрализма в осмыслении власти является наличие различных моделей ее эпистемологической репрезентации, в том числе волюнтаристской, лингвосемиотической, структуралистской, постмодернистской. Утверждение тех или иных моделей власти в установках исследователей и аналитиков, а также E общественном сознании происходит под влиянием многочисленных факторов. Их совокупное действие в различные периоды времени и в различных ситуациях формирует преобладающие парадигмальные конфигурации трактовок власти. Соответственно конфигурационным образом происходит демаркация политического в жизни общества, а в зависимости от трактовки места и роли политики в социуме создается картина статусов и взаимоотношений основных общественных субъектов и групп, регулятивов функционирования и факторов изменчивости общественного целого.

Актуальная парадигма власти всегда является изменчивой. Она образуется совокупным действием на сферу политического различных социально-культурных влияний. К ним относятся: эволюция представлений об общих принципах устройства общества; культурно-историческая динамика; динамика типов научной рациональности; факторы технологического развития; процессы глобализации и продолжающееся на их фоне активное цивилизационное и национально-культурное самоопределение народов, стран и обширных культурных регионов современного мира.

При рассмотрении указанных факторов должен учитываться не только простой факт их взаимодействия, но также траектория и направленность каждого из них, резонансы и проекций их когерентных отношений. На основе комплексного анализа парадигмалъной динамики политологических концепций представляется возможным утверждать, что всовременной политологической мысли уже достаточно широко признана трактовка еласти как коммуникаций. Это означает, что власть как возможность оказать воздействие на что-либо или на ко'го-либо только «на поверхности» общественных процессов проявляется как целесообразная совокупность регулятивных воздействий, иерархическая, силовая диспозиционная структура. В сущности же, власть представляет собой сложную систему коммуникаций как информационно-смыслового взаимодействия различных субъектов общественной жизни. Отличительными признаками власти как коммуникативного феномена можно назвать: 'сложный системный характер; информационное качество социальных взаимодействий; наличие развитых субъектов коммуникации; пространственно-временную соразмерность коммуникативного взаимодействия; вариативность и селективность действия субъектов коммуникации; социальную релевантность.

Приоритетное внимание к коммуникативной модели власти носит именно парадигмальный характер. Оно не связано с отрицанием других подходов к трактовке власти и политического, но предполагает рассмотрение многообразия явлений политической жизни под несколько модернизированным «углом зрения», приближенным к стандартам современного научного познания и его концептуальным образам.

Трактовка власти как коммуникации позволяет выдвигать корректные объяснительные схемы для новых, зачастую парадоксальных, явлений современной политической жизни, которые связаны, например, с изменением состава и взаимных зависимостей основных субъектов зласти и политического процесса; с масштабными имитациями политической деятельности, возможностью «выпадения» декларируемых политических лидеров из сферы «политического»; видимой децентрализацией политической жизни в ряде стран при возникновении предпосылок для нового тоталитаризма.

Коммуникативные трактовки власти и демаркации политического предлагаются в рамках нескольких исследовательских направлений. Одна из наиболее подробно разработанных концепций власти как системы коммуникаций предлагается в работах известного немецкого социолога Никласа Лумана.

Н. Луман исходит из того, что трактовка власти как особого рода коммуникативного средства позволяет избежать часто наблюдаемой перегруженности понятия власти признаками процесса влияния, понимаемого слишком широко и неопределенно.

По замыслу Н. Лумана, власть может быть интерпретирована на основе общей и частных теорий коммуникации, которые, в свою Очередь, дополняют две фундаментальные общественные теории: теорию социальной дифференциации и теорию социокультурной эволюции. То, что эти теории так или иначе учитывают процессы коммуникации в социуме, не вызывает сомнений. Но Н. Луман ставит перед собой задачу объяснить, что заставляет нас принимать и развивать те или иные коммуникации. Так он подходит к теме власти и ее коммуникативных оснований.

Селекции и мотивации социальных акторов чрезвычайно многообразны, «собирание» их устойчивости и воспроизводимости выполняется особого рода механизмами, которые Н. Луман называет «символически генерализированными коммуникативными средствами». Историческими предпосылками для их возникновения стали упорядочение общих средств коммуникации (развитие естественного языка, возникновение письменности), усложнение социальных интеракций, когда возникает потребность в их внеситуативной ориентации. «Коммуникативные средства, - пишет Н. Луман, - всегда могут образовываться там, где способ отбора, осуществляемого одним из партнеров, одновременно служит'для другого мотивационной структурой».

Власть как коммуникативное средство является исходным регулятивом социальных взаимодействий. Специфику власти составляет постоянный переход от производства неопределенности власть имущим к ее устранению. «Функция власти состоит в регулировании контингенции», т. е. в широком смысле власть предоставляет возможности направленного воздействия на изначальную селективность поведения подчиненных. В этом смысле Н. Луман сравнивает власть с комплексной функцией катализатора, так как властная коммуникация представляет собой шанс повысить вероятность желаемых селективных связей.

Понятая как коммуникация, власть перестает рассматриваться только в реальном, опредмеченном отношении «властитель — подданный»; В центре внимания' оказывается коммуникация вообще, т. е. то, что подданный так или иначе знает о селективности поведения власти и о возможности своего выбора, активно коммуницирует по поводу этих возможностей, не выходя при этом за пределы определенной каузально цепи, направляемой медийными кодами и темами власти.

Даже с помощью лаконичного эскиза коммуникативной модели власти могут быть сделаны интересные выводы для, так сказать, повседневного понимания власти и возможностей ее реализации. Во-первых, становится возможной демаркация власти от принуждения и насилия, причем последние проявляются в ситуациях дефицита власти как особого рода направляющей коммуникации. Н. Луман подчеркивает: «Принуждение означает отказ от преимуществ символической генерализации, отказ от того, чтобы управлять селективностью партнера». Во-вторых, власть оказывается органически соединенной со свободой коммуницирующих агентов. «Власть становится более могущественной, если она оказывается способной добиваться признания своих решений при наличии привлекательных альтернатив действия или бездействий; С увеличением свобод подчиненных она лишь усиливается». В-третьих, обнаруживается значимость коммуникативной инфраструктуры социума (связь, транспорт средства массовой информации, различные форумы), которые, являются не «украшениями» власти, а ее необходимыми предпосылками.

Коммуникативная парадигма власти позволяет не только приобретать опыт изучения и реализации властных отношений. На ее основе возможно извлечение ряда уроков для демаркации и осмысления перспектив политических явлений в современной российской действительности. Прежде всего, становится возможным преодоление упрощенных теоретических схем власти, до сих пор настойчиво локализуемых в ряде содержательных оппозиций, например: «авторитаризм - либерализм», «насилие - закон», «порядок - анархия». В контексте коммуникативной модели власти становится очевидной сохраняющаяся актуальность формирования в России гражданского общества, создания условий для реализации гражданских свобод, деятельности разнообразных средств массовой информации. Обнаруживается, что укрепление российской государственности »возможно вне культивирования структурированного и полиморфного коммуникативного пространства, всестороннего развития общественных сшей и отношений.

Альтернативная наука – наука как коммуникация.

Было бы неверным отождествлять все формы взаимодействия ученых с властными отношениями, существующими внутри науки и вне ее. В науке есть громадный пласт отношений между учеными, который не поддается замутнению со стороны инстанций власти, – пласт отношений между учеными как равноправными партнерами исследования, диалога, обсуждения, соавторства и пр. В настоящее время все более ясным становится то, что одной из решающих характе­ристик науки является ее коммуника­тивная природа. Ни ход, ни результаты, ни субъекты познания не могут быть отторгнуты от той ситуации общения, в которой осуществляется научное исследование. Каждый элемент познавательного акта и его содержания пронизан, освещен контекстом коммуника­ционного взаимодей­ствия. Познаватель­ный акт обусловлен контекстом общения, где каждый участник коммуни­кации взаимоориен­тирован на общение, каждый акт коммуникации нагружен интенциональ­ными смыслами, уста­новкой на другое равноправное сознание. Наука "соткана" из мно­жества живых диалогических нитей – как со своими современни­ками, так и со своими предшествен­никами. Научное знание оказы­вается направленным взаимо­действием различных актов полагания смысла, его смысл, полагаемый в деятельности каждого из равноп­равных участников коммуникации, размещается на границе с дру­гими смыслами, а взаимопонимание, достигаемое в диалогической коммуникации, есть нахождение на одной и той же исторической плоскости, где каждый предшественник становится современником и равноправным участником диалога. Участие в коммуникации уче­ных приучает их считаться с мнениями других, сообразо­вывать свое поведение и собственное мнение с позицией коллег, искать согла­сие, достигать общей точки зрения. Проникновение в научные ком­муникации инстанций власти означает, что Некто позволяет решать и покорять одной своей волей, фактом наделения его властью. Для любого представителя администра­тивной бюрократии, осуществля­ющей власть в науке, даже консультация с теми, кто уполномочен и призван судить об обсуждаемых вопросах, оказывается разделом власти, что он с трудом может терпеть.

Научное исследование, понятое как коммуникативный процесс, представляет собой сложную гамму познавательных актов и вклю­чает в себя "вопрошание" и предвосхи­щение ответа, согласие и воз­ражение другим участникам коммуникации. Передний край науки – это поле взаимодействия многих принципи­ально равноправ­ных со­знании, в котором складывается разноречивое, дифференцированное согласие. Наука, понятая как интерференция актов коммуникации, подчиняется определенным нормам и образцам взаимо­действия уче­ных. Эти нормы и образцы, обеспечивающие устойчивость научного знания, отлагаются в системе дисциплинарного знания и в опреде­ленных идеалах и критериях научности, выявляемых методологией науки.

В истории науки нельзя не заметить противоборства науки как) власти и науки как коммуникации. Формирование новых форм! коммуникации между учеными всегда протекало в конфликтах с прежней системой властных отношений в научном сообществе. В борьбе с прежними формами организации науки ученые выдвигали альтернативные идеалы взаимодействия между учеными, в том числе и альтернативные формы коммуникации. Можно сказать, что, движение "альтернативной науки", существовавшее на каждом этапе развития науки, апеллировало к науке как коммуни­кации равноправных участников исследования, диалога, взаимного обсуждения, постоянно обращалось к тому слою в науке, который не поддавался деформациям со стороны инстанций власти. Таким слоем всегда была наука как коммуникация. Сами же формы этой коммуникации трактовались по-разному – то как диалог, то как "невидимая коллегия", то как неформальное, межличностное обще­ние, осуществляющееся в различного рода салонах, в малых груп­пах, "коммунах" и т.п. Вместе с ростом форм институциа­лизации науки, ростом инстанций власти внутри и вне науки развиваются и формы коммуника­ционного взаимо­действия ученых. Наслаиваясь друг на друга, оттесняясь на периферию и выдвигаясь на первый план, формы коммуникации ученых оказываются тем оселком, на котором зиждется все движение альтернативной науки, вся ее иде­ология, выступающая как контридеология относительно науки как системы власти, как контрдвижение относительно науки как си­стемы власти, как контрдвижеиие относительно институциально организо­ванной Большой науки. Само собой разумеется, в этой иде­ологии много утопического, а в самом факте ее альтернативности заключен исток ее неэффективности. Однако, из этого нельзя де­лать вывод о ее беспочвенности. Движение "альтернативной науки" сосредоточивается на том пласте отношений между учеными, кото­рый играл, играет и будет играть громадную эвристическую роль в научных исследованиях и развитии науки, а именно на научных коммуникациях, на межличностных отношениях между учеными.

Возникновение новоевропейской науки непосредственно связано с обращением к научной коммуникации как фундамен­тальному пласту науки. Как известно, в средние века были созданы специфи­ческие формы институтов передачи знаний – университеты со своей структурой власти, с властными отношениями внутри сообщества преподавателей, с институциально признанной и регламенти­рованной формой общения учителей и учеников – диспутами. Ученый эпохи Возрождения стремится порвать с той формой институциали­зации науки и преподавания, которая осуществлена в средневеко­вых университетах. Он не занимает никакого официального поло­жения в расписанной иерархии должностей ни внутри факультетов, ни внутри университетской корпорации. Все мыслители Возрожде­ния выступают с критикой университета как формы организации общения ученых, с яркой критикой схоластических диспутов и стремятся возродить диалог, т.е. ту форму философствования и жанра научной литературы, которая была развита в античности. Вместо ритуализиро­ванного, тяжеловесного средневекового диспута они выдвигают идеал дружеского общения между единомышленни­ками, посланий друзьям, где нет места церемониаль­ности, этикету, собеседованию между учеными под патронажем короля, князей, вы­сших сословий знати. Эта форма коммуникации между учеными и была названа "Академией", что должно было свидетельствовать о возрождении "Академии" Платона в условиях Италии XV в. Назва­ние "Академия" для носивших совершенно домашний, непринуж­денный, дружеский характер собеседований ученых, энтузиастов, эстетов и государей являлось исключительно гуманистической реминис­ценцией и было введено флорентийскими платониками около середины XV в. "Академия Марсилио Фичино во Флоренции, неаполитан­ская академия Джовиано Понтано, римская – Помпонио Лето, венецианская – Альда Мануцио в эпоху кватроченто, осно­ванная Бернардино Телезио в Козенце академия, академии "della Crusca" и "del Cimento" в эпоху чинквиченто, являвшиеся по ха­рактеру и результатам своей деятельности значительнейшими из академий, сохраняли всегда со всеми прочими академиями демокра­тический и непринужденный характер частной и общественной жизни того времени; они все создавались свободным образом и не имели даже для торжественных случаев ни каких-либо уставов, ни какого-нибудь неизменного церемониала. Образцом при создании таких обществ служила древнейшая академия, т.е. Academia Platonica во Флоренции". В то время как средневековые университеты благодаря единым институциональным нормам приоб­рели авторитарный характер, академии стали той новой формой ор­ганизации научного общения, которая не только поставила в центр демократи­ческие формы коммуникации, но и предоставила возмож­ность для взаимного соревнования и объединения усилий ученых, образованных практиков, гуманитариев, художников. Все это со­здало не просто новую атмосферу дружеской состязатель­ности, но и реальную почву для совместной работы, для развития теорети­ческих исследований и прикладных разработок в механике, архитек­туре, военном деле.

Мы уже отмечали, что научные общества принимали различ­ные организаци­онные формы. Академии в Италии были преимуще­ственно группой единомыш­ленников, находившейся под патронажем двора или какого-то знатного лица. Королевская Академия Франции была департаментом (Коллегией) в государственном аппарате. Королев­ское Лондонское общество было гораздо более открытым уч­реждением, которое руководилось собственным Президентом, однако его патроном на первых порах был все же король. Создание таких институциональных форм организации науки со своим Уста­вом, дисциплинирующими нормами вхождения и исключения чле­нов общества, со своей структурой власти делало весьма устойчивой жизнь ученого, обеспечивало продвижение его по всей лестнице на­учной карьеры. Правда, и здесь нельзя не видеть различий между разными формами организации науки. В эпоху Возрождения все общество, в том числе и научное сообщество, делилось на нобилей и изгнанников. Первые пользовались доверием государя и поддержи­вали порядок, сложившуюся систему власти и существовавшие тра­диции. Изгнанники требовали изменений, изгонялись из общества. Надо отметить, что нобили и изгнанники не были разъединены про­пастью. Многие нобили превращались в изгнанников. Такова судьба Макиавелли, Ф.Гвиччардини, впавших в немилость государя. Еще более трагична судьба Т.Мора, М.Сервета, Д.Бруно. Во всяком слу­чае неформальное, дружеское общение единомышленников, выдви­гавшееся в качестве регулятивного правила внутри академий, не со­здавало прочных, устойчивых отношений между учеными, не пред­полагало никаких гарантий для карьеры ученого, ни для его жиз­ненной судьбы.

Формирование классической науки XVII в. связано с созданием научных обществ. Лондонское Королевское общество возникло из совместных усилий трех групп ученых – кружка ученых вокруг С.Гартлиба, включавшего в себя Д.Дыорт, Я.А.Коменского, Р.Бойля, У.Петти, Б.Уорсли, членов Лондонской Коллегии врачей, прежде всего У.Гильберта и У.Гарвея, проводивших эксперимен­тальные исследования и создавших в 1645 году в Грешэм-колледже дискуссионный клуб, в котором реализовывалась программа Бэкона и, наконец, группа профессоров Оксфордского университета, объединившихся в клуб экспериментальной науки. Все это были кружки единомышленников, проводивших исследования, встречав­шихся для обсуждения опытов и их результатов на общих собра­ниях-сходках джентльменов с философским складом ума. Отноше­ния между этими тремя группами были разными в различные годы. Все они боролись за верховенство, критиковали друг друга, хотя многие из членов этих групп входили не в одну, а в целый ряд та­кого рода объединений, например, Р.Бойль участвовал в деятельно­сти всех трех ассоциаций, а У.Петти даже в шести из девяти суще­ствовавших в то время ассоциаций – коллегий. Их отношения друг с другом и властью принимали нередко драматический характер, в частности, в 1650 году сложилась открытая конфронтация этих групп, которая в конечном итого завершилась созданием Королев­ского общества. Так из деятельности неформальных групп-коллегий возникло первое научное общество, где коммуникация между уче­ными регламенти­руется определен­ными правилами Устава, где создается правящий Совет со своим президентом и управляющей властыо. Научные общества становятся одной из государственных Кол­легий, превращаясь из сообщества философов и медиков в Колле­гию, имеющую государственный статус, привилегии, права и обя­занности.

Итак, "незримая коллегия – это определенный тип коммуни­кации между учеными, коммуникации неформальной, осуществля­ющейся в переписке и ставящей целью обсудить свои работы, обес­печить приоритет, получать сведения об исследо­ваниях других уче­ных. Казалось бы, в науке XX века, обладающей специализирован­ными службами информации и развернутой системой коммуника­ции – от журналов до конференций и симпозиумов, от информаци­онных компьютерных сетей до принтеров – эта форма коммуника­ции должна отмереть. Оказывается, она не только не отмерла, но, наоборот, развилась и занимает свое, причем важное место в си­стеме коммуникации между учеными. Этот тип коммуникации су­ществует в исследовательских объединениях и называется у разных историков науки по-разному – "невидимый колледж", "научная школа", "сплоченная группа", "социальный круг" и т.п. Нефор­мальный характер общения между учеными – главная черта такого рода объединений. "В основе представлений о "невидимом кол­ледже" лежит, видимо, то обстоятельство, что в каждом из наибо­лее активных и соревнующихся друг с другом научных направлений обнаруживается существо­вание особой "внутренней группы". Вхо­дящие в такую группу ученые оказываются обычно в прямом кон­такте с каждым исследова­телем, который вносит весомый вклад в данное направление, не только на националь­ном, но и на междуна­родном уровне, включая все страны, где данное направление полу­чило достаточное развитие. Основной состав группы собирается обычно где-нибудь в приятных местах на узких конференциях. Члены этой группы информационно связывают отдельные исследо­вательские центры. Они пересылают друг другу препринты и от­тиски статей, сотрудничают в исследованиях. Эти лица составляют как бы ядро, объединяя всех более или менее известных ученых ис­следователей данного направления, они оказываются в состоянии контролировать финансирование и лабораторное обеспечение иссле­дований как на местах, так и в национальном масштабе". В этих словах известного американского науковеда Д.Прайса обращается внимание не только на то, что в науке существуют не­формальные коммуникации между учеными, но и на то, что в этой сети неформальных коммуникаций можно выделить ведущую группу ученых, объединенных не столько природой исследуемого объекта, сколько общностью методов исследования. Это – ядро, в которое входят наиболее продуктивные ученые, оказывающие на­ибольшее влияние на исследования в данной области и выбранными методами. "Ядерная группа" внутри "невидимого колледжа" вы­членяется и с помощью социометрических методов науковед­ческого исследования, и с помощью библиометри­ческих методов – взаимного цитирования и соавторства в публикациях. Наряду с "ядерной группой" существует и второй слой участников коммуникации – слой "посторонних", участие которых в коммуникации минимально. Ведущая исследовательница такого рода коммуникаций в науке – Д.Крейн выделила в научном сообществе "невидимые колледжи" по целому ряду параметров, в том числе по социометрическим пара метрам, переписке, обмену препринтами и оттисками, соавторству отношению "учитель-ученик", влиянию на выбор проблем и др.. Исследования сети неформальных коммуникаций в науке показали их различия в разных научных дисциплинах и вместе с тем выявили их громадную значимость в современной науке.

Феномен "незримой коллегии", отмеченный Р.Бойлем, превратился в феномен "незримого колледжа" – сеть неформальной коммуникации между исследователями, которая включает в себя межличностное общение, текущее сотрудничество, соавторство, руководство аспирантами и стажерами, воздействие на выбор проблем и методик, обмен письмами и препринтами, оттисками статей. Иными словами, сеть неформальных коммуникаций в настоящее время гораздо шире, чем общение членов "незримой коллегии", ограничи­вающееся преимущест­венно перепиской между учеными. Характер и уровень неформальных коммуникаций, конечно, различен в странах с разными системами государственной власти. Он максимален в демократических странах, хотя и здесь существуют ограничения связанные с секретностью и запретами, действующими в военно-промышленном комплексе. Совершенно деформированный характер приобретают неформальные коммуникации в странах, где господ­ствовала тоталитарная система власти. Хотя и здесь можно выделить группу ученых, бывших лидерами в своей области, однако уровень неформальной коммуникации в силу ксенофобии, постоянно нагнетаемого страха вредительства, шпиономании был минимален, ограничивался преимущественно научными сотрудниками и аспирантами, работавшими в одном исследовательском учреждении, международные же контакты советских ученых были разрушены длительное время.

"Незримая коллегия" и "невидимый колледж" – это один из примеров неформальной, межличностной коммуникации межд] учеными, которая выдвигалась ими в качестве альтернативы фор­мальной, институциональной организации науки. В XVIII веке было выдвинуто немало проектов создания ассоциаций ученых – философского, сократического, добровольного содружества "Пантеистикон" Д.Толандом, негосударственных форм организации культуры. В.Гумбольдтом, перестройки академических организаций Ф.Шеллингом. В эпоху Просвещения в культурной и научной жизни большую роль играли салоны, особенно в пропаганде достижений наук, в просвещении умов, а также многочисленные ассоциации литераторов, юристов, ученых, которые О.Кошэн удачно назвал обществами свободы мысли. Все эти формы "республики ученых" и "республики литераторов" действовали в рамках абсолютной монархии, воплощая в себе поиск новых форм общения между людьми. В.С.Библер, характеризуя эту форму общения в салонах, отметил, что в них нашла свое выражение новая форма общения – "общения с самим собой. Общитель­ности как таковой, легкой, непринужденной, свободной по духу и почти свободной от вся­кого содержания... я беседую "по поводу", спорю, не соглашаюсь, обмениваюсь фантазиями, новеллами, – только что сочиненными и тут же позабытыми, – я сталкиваю в своем сознании неопределен­ные мысли, различные нравственные оценки; я гармонизирую эти произвольные продукты моей фантазии, я удерживаю их – свои мгновенные создания – от столкновения, от непримири­мости, от угрюмости и фанатизма... Я человек хорошего вкуса, я – просвещен­ный человек". Действительно, такого рода общение су­ществовало прежде всего в художественных салонах, салонах "просвещенного вкуса". Но было бы неверным все салоны сводить к такого рода салонам. Они сыграли большую роль в пропаганде иде­ологии Просвещения, в подготовке Французской революции. Да, действительно, во многих салонах господствовал дух гедонисти­ческого легкомыслия, скептицизма, вседозволенности, придворно-светского пустословия. В противовес картезианскому аскетизму здесь царствовал дух развлечения, где не было нужды ни в Боге, ни в ко­роле, ни в заботе о своих делах. Салоны, среди которых наиболее известны были салоны мадам Жоффрен, мадам дю Деффон, мадам Тансен, мадемуазель Леспинас, Гольбаха и мадам Неккер, культи­вировали дух свободы, которая, по словам О.Кошэна, носила сугубо негативный характер, превратилась в свободу отрицания всех мо­ральных устоев – веры, авторитета, традиций, опыта, уважения к власти, объявленных предрассудками. "Республика лите­раторов, философов, юристов", царствовавшая в салонах, масонских ложах, столичных и провинциальных обществах, третировала веру как абсурд, традицию как принуждение, опыт как помеху. Она осуществила, по мнению О.Кошэна, разрушение разума, подчи­няясь масонским ложам, законодателям моды – энциклопедистам и объединяя скорее индивидуалистов, готовых выступить против кого угодно – против духовенства, двора, своих идейных противников, чем подлинно свободных ученых. В этой характери­стике много верного. Однако, не следует забывать то, что салоны и ложи, число которых в дореволюци­онной Франции достигало более 700 и в которые входили Мирабо, аббаты Грегуар и Сийес, Бриссо, Кондорсэ, Дантон, Дюмулен, Марат, Шометт, Робеспьер подготовили идейно французскую революцию, выдвинув и поддер­жав идею бессословного общества. Не следует забывать и то, что многие салоны были центрами общения образованных людей своего времени. Некоторые из них сохранились и после революции. Так, наиболее интересными во всем Париже были салоны Кювье – ве­черние собрания выдающихся ученых Европы, художников, писате­лей, с которыми запросто мог побеседовать любой приглашенный. По описанию К.Пфаффа, "ничто не изгонялось из этого круга, кроме зависти и злословия. Вся Европа была здесь представлена. Быть допущенным сюда значило видеть человеческий разум во всем великолепии, и иностранец поражался присутствию здесь самых знаменитых людей Европы и возможности беседовать запросто с принцами, пэрами, дипломатами, учеными и самым великим чело­веком, который принимал их с той же приветливостью, как и молодого студента с пятого этажа соседнего дома. Его мало заботило, в каком направлении развивается их талант, мало занимало их богат­ство и семья. Будучи выше всякой национальной ревности, он ува­жал одинаково все то, что было достойно восхищения. Он спраши­вал, чтобы научиться, как будто он простой студент".

В неформальном общении в салонах и обществах не только со­общали последние литературные и научные новости, но и формиро­вался дух заинтересо­ванного научного искания, новые научные ориентации, воспитанные на культе знания, разума, опыта, эксперимента. Конечно, научная работа предполагала уединение, напряженный труд, сосредоточение усилий воли, мысли, воображения. Она проходила, естественно, за пределами салонов и свободного мнения в обществах. Но и без этого наука не может существовать; также, как без целенаправленного исследования.

Критика науки и ее включенности в систему власти в XIX веке осуществлялась с двух сторон – со стороны романтиков и со стороны ученых, принимавших деятельное участие в социальном институте науки, но недовольных формами общения, существо­вавшими в нем. Романтики, обратившие внимание на аналитичность, инструмен­тальность, эмпиричность научного знания, на господство в науке духа пошлости и ростовщичества, подчеркнули коммуника­тивную природу творчества и познания. Так, согласно Ф.Шлегелю, всякое творчество есть "сотворчество", мир предстает как мно­жество "я", высказывающихся, общающихся друг с другом, любовь, понимаемая как взаимообщение "я" и "ты", оказывается основой духовного существования и центральной темой философ­ство­вания, поскольку даже в одиночестве мы размышляем как бы вдвоем, в любом высказывании скрыт диалог, разговор, собеседование. Ф.Шлегель, Новалис, Ф.Шлейермахер в соответствии с идеалам "сотворчества" выдвинули проект энциклопедии, объединяющей все науки и искусства. Таким изданием должен быть, по замыслу Ф.Шлегеля, его журнал "Европа", обнимающий все науки и искус­ства в "прогрессивно текучей форме", называемый им, также, как и Новалисом, современной Библией. Общение было понято как подлинный фундамент науки и оно обнаружи­вается как в спо­рах, так и в согласии, и даже в замкнутом одиночестве царит, по словам Гете, "чувство величайшей всеобщности". Од­нако, неприятие романтиками, да и Гете, ведущих концепций на­учного знания XVIII-XIX веков, их стремление возродить или ма­гию, или символическую интерпретацию шифров природы, постро­ить натурфилософию и новую религию привели к тому, что их идеи об универсальности общения прошли мимо ученых и стали импуль­сом в развитии и поиске новых форм общения в религиозных общи­нах, а не в научном сообществе.

Гораздо более плодотворными были импульсы, шедшие от са­мих ученых. В 1830 г. известный английский ученый Ч.Бэббидж выпустил книгу с примечательным названием "Размышление о закате науки в Англии", где обратил внимание на то, что утрачива­ется былая широта и универсальность ученых, возникает узкая специализация, затрудняющая взаимопони­мание и достижение согла­сия, растет разобщенность и отчуждение между представи­телями различных научных дисциплин. Былое коммуника­тивное единство науки оказалось под угрозой, разрыв между наукой и образованием увеличивается.

Для преодоления всех этих противоречий и была создана в 1831 г. Британская ассоциация развития науки. Годичные собрания этой ассоциации, собиравшие большое число слушателей и проводившиеся каждый год в разных городах, были лучшей формой пропаганды науки, про­верки ценности открытий, их оригиналь­ности, ознакомления с осо­бенностями научных методов, пробуждения любознатель­ности у мо­лодых людей, их личного приобщения к научным открытиям. Вме­сте с тем эти собрания сформировали идеал ценностно нейтральной науки, выработали новые критерии научности – единого индуктив­ного метода, медленной кумуляции индуктивных наблюдений, образ науки, редуцированной к физико-математическим наукам, отказ от соображений утилитарных ради науки как средства социально признанного самоутверж­дения и самосознания, достигаемых в процессе объективного исследования и общения в целях постижения Истины. Неформаль­ное, межличностное общение между учеными различных специаль­ностей, с одной стороны, и между учеными и широкой общественностью, с другой, восполняло те формальные, институцио­наль­ные способы и каналы коммуникации, которые существовали в Лондонском Королевском обществе. Оно дало мощный импульс развитию натуралисти­ческого образования, перестройке преподавания естественных наук и математики в английских колледжах и универси­тетах. Ведущие ученые Англии подготовили сборник статей в защиту научного воспитания "Новейшее образование. Его истинные цели требования". Его авто­рами были М.Фарадей, В.Уэвелл, Д.Тиндаль и др. Исходные установки новой программы преобразования всей системы образова­ния естественных наук в колледжах и универси­тетах Англии, про­паганды естествознания были изложены Д.Гершелем в его "Философии естествознания" и В.Уэвеллом в "Философии индук­тивных наук". Гершель подчеркивал, что "знания не могут пра­вильно развиваться деятель­ностью небольшого числа лиц... Оно может быть не приобретает высшей степени достовер­ности от всеоб­щего содействия, но приобретает по крайней мере большое доверие и становится прочнее... По мере того, как число занимающихся отдельными отраслями физического исследования увеличивается и все более и более распространяется в различные страны земного шара, необходимо соответственное увеличение легкости в сообщении и взаимном обмене знаний". Он предлагает создать це­лый ряд учреждений, способствую­щих развитию науки, издавать месячные и квартальные журналы, своды, рефераты и учебники по определенным отраслям науки.

Однако, развитие науки пошло по другому пути – личное, жи­вое общение между учеными было сдвинуто на периферию, принимало форму "невидимого колледжа" и возрастал удельный вес опо­средованной коммуникации внутри научного сообщества. Эту тен­денцию отметил Ф.Клейн, который, характеризуя науку XIX века, писал: "вместо прежнего живого личного общения между учеными возникает огромная литература, особенно периодическая, устраива­ются большие интернациональные конгрессы и другие организации, стремящиеся поддерживать хотя бы внешнюю связь". XX век лишь усугубил эту ситуацию – опосредованность научных ком­муникаций резко возросла, массив периодических изданий резко возрастает небывалыми темпами, сеть коммуника­ционных связей все более усложняется и запутывается, а включенность науки в си­стему власти приобретает невиданный размах, связь научного сооб­щества с технократией и политической бюрократией приобрели не­виданный масштаб.

Однако, было бы неверным видеть в контрнаучном движении одни лишь негативные моменты. При всей своей экстравагантности, оно способствовало обсуждению социально значимых проблем, таких, как наука и власть, место науки в системе власти, властные функции науки. Из него выросли не только новые социальные дви­жения, например, экологическое движение "зеленых", но и ряд на­учных и методологических течений. С контрнаучным движением тесно связано возникно­вение биоэтики в США и странах Европы, экологической этики, новое методологи­ческое направление, которое обычно называют "анархизмом в методологии", а точнее было бы назвать антинормати­вист­ской концепции методологии. Движение "альтернативной науки" по­ставило во главу угла знание, понятое как коммуникация, как лич­ное общение в противовес науке как власти.

Если подвести итог, то следует подчеркнуть, что наука пред­ставляет собой сложную систему, которая, будучи рассмотрена с коммуникативной стороны, включает в себя как формы самоорга­низации и межличностного общения, так и формы институциональ­ной организации и опосредованного общения. Односторонне делать акцент на науке как системе властных отношений, на включенность науки в систему власти, на властный характер идеологии овладения природой, ее эксплуатации. Но столь же односторонним оказыва­ется и акцент на межличностных контактах ученых, межличност­ном общении внутри научного сообщества, на идеологии гармонии, союза с природой. Если технократизм делает акцент на сопряжен­ность науки с системой власти, подчеркивает властные функции научного знания и науки как социального института, то романти­ческое, контрнаучное движение выпячивает другую сторону науки, а именно существование в ней малых групп, пронизанных отноше­ниями солидарности и живого контакта между учеными. Заостряя одну из сторон жизни науки и научного сообщества, каждая из этих позиций выдвигает свой утопический вариант переустройства на­уки, строит специфический "образ науки". Этот "образ науки" весьма далек от реальной жизни науки, в которой воедино пере­плавлены различные уровни коммуникации – от межличностного контакта до властных отношений внутри научного сообщества. Эти уровни коммуникации, интерфери­рующиеся друг с другом, воспол­няют друг друга, образуют некоторую целостность, в которой каж­дый из них занимает свое, специфическое место и выполняет вполне определенные, но весьма значимые функции: одни – фун­кции управления и инстанций власти, другие – функции самоорганизации и самоуправления научного сообщества. Лишь тоталитар­ная система власти стремится подавить и уничтожить существу­ющие в науке механизмы самооргани­зации и самоуправ­ления, под­меняя их бюрократи­чески-командными методами организации.

Список литературы

1. Огурцов А.П.. Научный дискурс: власть и коммуникация
   (дополнительность двух традиций) // Философские исследования, 1993, № 3, с.12-59.

2. Огурцов А.П. От социологии знания к социологии науки (20-30 годы XX века). – Современная западная социология науки. Критический анализ. М., 1988.

3. Новые тенденции в западной социальной философии. М., 1988.

4. Власть. Очерки современной политической философии Запада. М., 1989.

5. 10. Базилевский М. Влияние монотеизма на развитие знания. Киев. 1883.