Гипотеза лингвистической относительности Сепира - Уорфа

Итак, каково же соотношение детерминированности, конвенциональности к аузальности значений — или каков характер их детерминированности или каузальности? Где пределы их альтернативности? Чем они определяются? Гипотеза лингвистической относительности Сепира — Уорфа представляе т — здесь следует согласиться с Дэвидсоном — один из наиболее ярких пр имеров теорий конвенциональности значения, исходящих из противопостав ления концептуальной схемы, на использовании которой основано описани е, и наполняющего схему содержания "внешнего" мира, трансцендентного опи санию. 1. Эпистемологические основания концепци и лингвистической относительности Гипотеза Сепира — Уорфа непосредственно связана с этнолингвистическими исследованиями американской антропол огической школы. Формы культуры, обычаи, этнические и религиозные предст авления, с одной стороны, и структура языка — с другой, имели у американск их индейцев чрезвычайно своеобразный характер и резко отличались от вс его того, с чем до знакомства с ними приходилось сталкиваться исследоват елям в подобных областях. Это обстоятельство, по общепринятому мнению, и вызвало к жизни в американском структурализме представления о прямой с вязи между формами языка, культуры и мышления. В основу гипотезы лингвистической относительности легли две мысли Эдв арда Сепира: Язык, будучи общественным продуктом, представляет собой такую лингвист ическую систему, в которой мы воспитываемся и мыслим с детства. В силу это го мы не можем полностью осознать действительность, не прибегая к помощи языка, причем язык является не только побочным средством разрешения нек оторых частных проблем общения и мышления, но наш "мир" строится нами бесс ознательно на основе языковых норм. Мы видим, слышим и воспринимаем так и ли иначе, те или другие явления в зависимости от языковых навыков и норм с воего общества. В зависимости от условий жизни, от общественной и культурной среды разли чные группы могут иметь разные языковые системы. Не существует двух наст олько похожих языков, о которых можно было бы утверждать, что они выражаю т такую же общественную действительность. Миры, в которых живут различны е общества, — это различные миры, а не просто один и тот же мир, которому пр иклеены разные этикетки. Другими словами, в каждом языке содержится свое образный взгляд на мир, и различие между картинами мира тем больше, чем бо льше различаются между собой языки.[3] Речь здесь идет об активной роли языка в процессе познания, о его эвристи ческой функции, о его влиянии на восприятие действительности и, следоват ельно, на наш опыт: общественно сформировавшийся язык в свою очередь вли яет на способ понимания действительности обществом. Поэтому для Сепира язык представляет собой символическую систему, которая не просто относ ится к опыту, полученному в значительной степени независимо от этой сист емы, а некоторым образом определяет наш опыт. Сепир, по наблюдению Дэвидс она, следует в направлении, хорошо известном по изложению Т. Куна, согласн о которому различные наблюдатели одного и того же мира подходят к нему с несоизмеримыми системами понятий. Сепир находит много общего между язы ком и математической системой, которая, по его мнению, также регистрируе т наш опыт, но только в самом начале своего развития, а со временем оформля ется в независимую понятийную систему, предусматривающую всякий возмо жный опыт в соответствии с некоторыми принятыми формальными ограничен иями... (Значения) не столько обнаруживаются в опыте, сколько навязываются ему, в силу тиранического влияния, оказываемого языковой формой на нашу ориентацию в мире[4] . Развивая и конкретизируя идеи Сепира, Уорф проверяет их на конкретном ма териале языка и культуры хопи и в результате формулирует принцип лингви стической относительности. Мы расчленяем природу в направлении, подсказанном нашим родным языком. М ы выделяем в мире явлений те или иные категориями и типы совсем не потому, что они (эти категории и типы) самоочевидны; напротив, мир предстает перед нами как калейдоскопический поток впечатлений, который должен быть орг анизован нашим сознанием, а это значит в основном – языковой системой, х ранящейся в нашем сознании. Мы расчленяем мир, организуем его в понятия и распределяем значения так, а не иначе в основном потому, что мы участники соглашения, предписывающего подобную систематизацию... Это обстоятельство имеет исключительно важное значение для современно й науки, поскольку из него следует, что никто не волен описывать природу а бсолютно независимо, но все мы связаны с определенными способами интерп ретации даже тогда, когда считаем себя наиболее свободными... Мы сталкива емся, таким образом, с новым принципом относительности, который гласит, ч то сходные физические явления позволяют создать сходную картину вселе нной только при сходстве или, по крайней мере, при соотносительности язы ковых систем[5] . Уорф придал более радикальную формулировку мыслям Сепира, полагая, что м ир представляет собой калейдоскопический поток впечатлений, который д олжен быть организован нашей языковой системой. Так, условия жизни, куль тура и прочие общественные факторы воздействовали на языковые структу ры хопи, формировали их и в свою очередь подвергались их влиянию, в резуль тате чего оформлялось мировоззрение племени. Между культурными нормами и языковыми моделями существуют связи, но не к орреляции или прямые соответствия... Эти связи обнаруживаются не столько тогда, когда мы концентрируем внимание на чисто лингвистических, этногр афических или социологических данных, сколько тогда, когда мы изучаем ку льтуру и язык... как нечто целое, в котором можно предполагать взаимозавис имость между отдельными областями[6] . Но главное внимание Уорф уделяет влиянию языка на нормы мышления и повед ения людей. Он отмечает принципиальное единство мышления и языка и крити кует точку зрения "естественной логики", согласно которой речь – это лиш ь внешний процесс, связанный только с сообщением мыслей, но не с их формир ованием, а различные языки — это в основном параллельные способы выраже ния одного и того же понятийного содержания и поэтому они различаются ли шь незначительными деталями, которые только кажутся важными[7] . Согласно Уорфу, языки различаются не только тем, как они строят предложе ния, но также и тем, как они членят окружающий мир на элементы, которые явл яются единицами словаря и становятся материалом для построения предло жений. Для современных европейских языков, которые представляют собой о дну языковую семью и сложились на основе общей культуры (Уорф объединяет их в понятии "общеевропейский стандарт" — S АЕ), характерно деление слов н а две большие группы — существительное и глагол, подлежащее и сказуемое . Это обусловливает членение мира на предметы и их действия, но сама приро да так не делится. Мы говорим: "молния блеснула"; в языке хопи то же событие и зображается одним глаголом r е h р i — "сверкнуло", без деления на субъект и п редикат. В языках SAE одни слова, обозначающие временные и кратковременные явления, являются глаголами, а другие — существительными. В отличие от них в язык е хопи существует классификация явлений, исходящая из их длительности. П оэтому слова "молния", "волна", "пламя" являются глаголами, так как все это со бытия краткой длительности, а слова "облако", "буря" – существительные, та к как они обладают продолжительностью, достаточной, хотя и наименьшей, д ля существительных. В то же время в языке племени нутка нет деления на существительные и глаг олы, а есть только один класс слов для всех видов явлений. Таким образом, о пределить явление, вещь, предмет, отношение и т. п. исходя из природы невоз можно; их определение всегда подразумевает обращение к грамматическим категориям того или иного конкретного языка[8] . Языки SAE обеспечивают искусственную изоляцию отдельных сторон непрерыв но меняющихся явлений природы в ее развитии. Вследствие этого мы рассмат риваем отдельные стороны и моменты развивающейся природы как собрание отдельных предметов. "Небо", "холм", "болото" приобретают для нас такое же зна чение, как "стол", "стул" и др.[9] Вопрос, таким образом, заключается в следующем : от чего зависит тип деления? Или: почему мы классифицируем мир именно таким, а не иным способом? Уорф утверждает не то, что членение явлений мира свойственно лишь языкам S АЕ, а то, что у языков, сильно отличающихся друг от друга, различна также с истема анализа окружающего мира, различен тип деления на изолированные участки. Он усиливает свой тезис тем, что подчеркивает влияние языковых норм не только на процесс мышления, но и на восприятие людьми внешнего ми ра. Это положение явно сформулировано Сепиром и взято в качестве эпиграф а в одной из работ Уорфа: Мы видим, слышим и воспринимаем так или иначе те или другие явления главн ым образом благодаря тому, что языковые нормы нашего общества предполаг ают данную форму выражения[10] . Уорф исследует, каким образом категории п ространства и времени фиксируются в языках S АЕ и хопи, и приходит к выводу , что хопи не знает такой категории времени, которая свойственна нашим яз ыкам, тогда как категория пространства сходна в обоих случаях. Наш язык н е склонен проводить различия между выражениями "десять человек" и "десят ь дней", хотя такое различие есть: мы можем непосредственно воспринимать десять человек, но сразу воспринимать десять дней мы не можем. Это вообра жаемая группа, в отличие от "реальной" группы, которую образуют десять чел овек. Такие термины, как "лето", "зима", "сентябрь", "утро", "рассвет", также образу ют множественное число и исчисляются подобно тем существительным, кото рые обозначают предметы материального мира. Уорф считает, что в этом отр ажаются особенности нашей языковой системы, и называет такое явление "об ъективацией", поскольку здесь временные понятия утрачивают связь с субъ ективным восприятием времени как "становящегося все более и более поздн им" и объективируются как исчисляемые количества, т.е. отрезки, состоящие из отдельных величин, в частности длины, так как длина может быть реально разделена на дюймы. "Длина", "отрезок" времени мыслятся в виде одинаковых е диниц, подобно, скажем, такой актуальности, как ряд бутылок[11] . Сравнивая выражение времени в языках S АЕ с хопи, Уорф отмечает, что множественное число и количественные .числител ьные в языке племени хопи употребляются только для обозначения тех пред метов, которые образуют или могут образовать реальную группу. Такое выра жение, как "десять дней", не употребляют. Эквивалентом его может служить вы ражение, указывающее на процесс счета, а счет ведется с помощью порядков ых числительных. Выражение "они пробыли десять дней" превращается в язык е хопи в "они прожили до одиннадцатого дня" или "они уехали после десятого дня". Этот способ счета не может применяться к группе различных предмето в, даже если они следуют друг за другом, ибо и в таком случае они могут объе диняться в группу. Однако он применяется по отношению к последовательно му появлению одного и того же человека или предмета, не способных объеди ниться в группу. "Несколько дней" воспринимается не как несколько людей, к чему склонны, по мнению Уорфа, наши языки, а как последовательное появлен ие одного и того же человека[12] . Уорф считает необоснованным тот взгляд, со гласно которому хопи, знающий только свой язык и идеи, порожденные культ урой своего общества, должен иметь те же самые понятия времени и простра нства, которые имеем мы и которые вообще считаются универсальными. Понятие "времени", свойственное языкам S АЕ, и понятие "длительности" у хопи, по мнению Уорфа, различны. Вмест е с тем он настойчиво подчеркивает, что особенности языка хопи нисколько не препятствуют им правильно ориентироваться в окружающем мире. Более т ого, по его мнению, этот язык ближе к современной науке — теории относите льности и квантовой механике, — чем индоевропейские языки, которые дают возможность воспринимать вселенную как собрание отдельных предметов, что наиболее характерно для классической физики и астрономии. В работах Уорфа рассматриваются главным образом фундаментальные предс тавления — категории субстанции, времени, пространства, т.е. как раз те, к оторые, как можно предположить без привлечения дополнительных допущен ий, с наибольшей вероятностью должны были бы являться общими для всех лю дей. Поэтому, когда языки фиксируют в своих элементах понятия субстанции , времени и пространства, то в этих элементах исследователь с наибольшей вероятностью может обнаружить общее содержание. Уместный здесь вопрос может быть сформулирован так: о чем идет речь в так ом обсуждении — о категориальной структуре человеческого мышления ил и о конкретном содержании соответствующих понятий? Если мы считаем, что категории являются формами мышления, то должны будем признать, что у нас нет оснований считать возможным "непредметное" мышление, не связанное с представлениями о предмете и его свойствах (которые навязываются нам ка тегориями субстанции и акциденции). Точно так же вряд ли возможен естест венный язык, лишенный всяких выразительных средств, позволяющих мыслит ь в немкачественно-количественные или пространственно-временные харак теристики предметов. Единственный пункт в работах Уорфа, ставящий под со мнение "предметность" мышления, — утверждение, что в языке племени нутка нет деления на существительные и глаголы, а есть только один класс слов д ля всех видов явлений, — оставляет много неясностей. Сепир, напротив, нас таивал на универсальности этого деления: Какой бы неуловимый характер ни носило в отдельных случаях различение и мени (существительного) и глагола, нет такого языка, который вовсе бы прен ебрегал этим различением. Иначе обстоит дело с другими частями речи. Ни о дна из них для жизни языка не является абсолютно необходимой[13] . Итак, исследования Уорфа ставят под вопрос всеобщность категорий мышле ния как форм связинекоторого мыслительного содержания. 2. Конвенциональность грамматики Грамматические значения языковых единиц оказываются, с такой точки зрения, связаны с "членением" мира с помощью гра мматических категорий. Например, в английском языке слово "волна" — суще ствительное, а в языке хопи — глагол. Оно принадлежит к разным грамматич еским категориям, и тем самым язык в первом случае "принуждает" нас рассма тривать волну как предмет, а во втором — как действие. Ответить на вопрос "что такое волна — предмет или действие?" без обращения к грамматическим категориям того или иного конкретного языка, по мнению Уорфа, невозможно . В этом выводе, который он обобщает до значения принципа, и заключается, о чевидно, суть всей концепции. Рассмотрим вопрос о роли грамматических категорий и связанных с ними гр амматических значений. В лингвистике принято различать грамматические и неграмматические зна чения, например, следующим образом. Значение называется грамматическим, если в данном языке оно выражается обязательно, т. е. всякий раз, когда в вы сказывании появляется элемент, значение которого может сочетаться с да нным грамматическим значением; причем такие элементы образуют в языке б ольшие классы и поэтому появляются в текстах достаточно часто. Если же н екоторое значение выражается не обязательно и не появляется в текстах д остаточно часто, то оно считается неграмматическим. С этой точки зрения значение числа в русском языке является грамматическим, так как всякое с уществительное обязательно имеет показатель числа — единственного ил и множественного. Грамматические правила русского языка вынуждают нас выражать это значение, независимо от того, считаем ли мы его существенны м для сообщения или нет. Напротив, в китайском языке значение числа являе тся неграмматическим: оно остается невыраженным, если нет нужды специал ьно указывать число предметов, о которых идет речь. Значения, являющиеся грамматическими в одном языке, могут быть неграмматическими в другом. Бо лее того, в соответствии с правилами того или ингого языка может происхо дить принудительная категоризация грамматических значений. Можно предположить, что не всякое значение может быть грамматическим, та к как трудно представить себе язык, в котором, скажем, различие между ивол гой и сойкой выражалось бы грамматически. Обычно в качестве грамматичес ких, т.е. подлежащих обязательному выражению, выступают более или менее а бстрактные значения (времени, числа, деятеля, объекта, причины, цели, конта кта, обладания, знания, ощущения, модальности, реальности, потенциальнос ти, возможности, умения и т. п.). С лингвистической точки зрения представля ют интерес те значения, которые хотя бы в некоторых языках являются грам матическими: именно они "входят" в структуру языка (правила кодирования с ообщений), независимо от того, являются ли они в данном языке грамматичес кими или нет[14] . Считается, что язык тем совершеннее, чем меньше доля выражаемой в высказ ывании обязательной информации, вынуждаемой исключительно правилами к одирования, а не существом сообщаемого. Разбирая латинскую фразу illa alba femina quae venit ("та белая женщина, которая приходит"), Э. Сепир указывает, что логич ески только падеж требует в ней выражения; остальные грамматические кат егории или совершенно не нужны (род, число в указательных и относительны х словах, в прилагательном и глаголе), или же не относятся к существу синта ксической формы предложения (число в существительном, лицо и время)[15] . Еще менее совершенен в этом отношении язык нутка. Грамматический строй этог о языка вынуждает говорящего каждый раз, когда он упоминает кого-либо ил и обращается к кому-либо, указывать, является ли это лицо левшой, лысым, ни зкорослым, обладает ли оно астигматизмом и большим аппетитом. Язык нутка заставляет говорящего мыслить все эти свойства совершенно независимо от того, считает ли он соответствующую информацию существенной для свое го сообщения или нет.[16] Глагольная система языка навахо резко отличается от обычной в европейс ких языках системы обилием категорий, описывающих все аспекты движения и действия. Грамматические категории навахского глагола заставляют кл ассифицировать в качестве разных объектов движение одного тела, двух те л, более чем двух тел, а также движение тел, различных по форме и распредел ению в пространстве. Даже предметные понятия выражаются не прямо, но чер ез глагольную основу, и поэтому предметы мыслятся не как таковые, а как св язанные с определенным видом движения или действия[17] . В этой связи можно допустить, что различие между иволгой и сойкой могло б ы выражаться и с помощью грамматических значений. Если бы какое-нибудь п лемя знало только эти два вида птиц (или, по крайней мере, не очень большое их число), то в системе языка этого племени могли бы существовать такие гл агольные окончания, одно из которых относило бы глагол ("летит", "сидит", "клю ет") к иволге, другое – к сойке, а третье – ко всем остальным птичкам или во обще предметам. В этом случае говорящий не мог бы сказать "летит", не указы вая в то же время, что летит: иволга, сойка или что-либо третье — так же, как в русском языке мы не можем сказать "читал", не указывая одновременно, отно сится ли данное сообщение к существу мужского, женского или среднего род а: читал – читала – читало. Рассмотренный пример свидетельствует в пользу того, что в принципе любы е лексические различия могут быть выражены с помощью грамматических ка тегорий и тем самым представлены в качестве грамматических значений в к аком-либо — пусть лишь возможном — языке. Безотносительно к языку нель зя указать никакой границы между лексическими и грамматическими значе ниями. Итак, язык, которым мы пользуемся и из круга кото рого можем выйти, лишь попадая в другой круг, предписывает нам соответст вующую систематизацию и категоризацию мира. С такой точки зрения, языков ая система априорна: она призвана организовать "калейдоскопический пот ок впечатлений"; синтез этого "чувственного многообразия" с языковой фор мой дает нам картину мира, которая может быть сходна с другими картинами только при сходстве или, по крайней мере, при соотносительности языковых систем: Определить явление, вещь, предмет, отношен ие и т. п., исходя из [их] природы, невозможно; их определение всегда подразум евает обращение к грамматическим категориям того или иного конкретног о языка[18] . Грамматические категории и соо тветствующие им значения более консервативны и изменяются гораздо мед леннее, чем лексика. Это приводит к тому, что новое содержание, зафиксиров анное в лексических значениях языковых единиц, начинает противоречить грамматическим значениям с которыми оно оказывается связанным. Мы, напр имер, знаем, что молния — это не предмет, подобно столу, стулу и т. д., и тем бо лее сама по себе она не имеет никаких родовых признаков, хотя слово "молни я" в русском языке — существительное женского рода. Так, одни грамматиче ские категории кажутся нам совершенно "искусственными", не соответствую щими ничему в реальности, как, например, категория рода имен существител ьных для неодушевленных предметов в русском языке, другие же — "естеств енными", указывающими на способы существования внешней реальности: кате гория числа, категория времени для глагольных форм и т. д. Современному обыденному сознанию свойственно отличать реальную дейст вительность от мыслимой и параллельно этому — лексические значения (по нятийный состав мышления) от грамматических форм их выражения. Но таким обыденное сознание было не всегда. Например, древний грек еще почти не от личал своего мышления от реального существования, самого себя от природ ы вообще: миф был для него целостной, окончательной, реально существующе й действительностью. Что же касается понятия и слова, то даже в гораздо бо лее поздние времена их неразличимость, единство, доходящее до полного то ждества, находило свое выражение в термине ????? , не имеющем точного аналога в современных европейских языках. Грамматические характеристики слова не отличались от его понятийного содержания и вместе с этим последним п ереносились на реальную вещь. В определенном отношении можно сказать, чт о некоторые грамматические категории современных языков являются памя тниками минувших эпох в развитии человеческого сознания. Так, например, категория рода имен существительных может рассматриваться, по-видимом у, как рудимент анимистического сознания наших предков, которым физичес кие предметы представлялись одушевленными существами. Лексические и г рамматические значения дополняют друг друга и только в своем единстве о бразуют картину мира, фиксируемую в данном языке. С этой "дополнительнос тью" мы сталкиваемся при переводах с одного языка на другой: одна и та же и нформация в одних языках фиксируется в лексических, а в других — в грамм атических значениях (например, перевод с русского языка на китайский вле чет трансформацию грамматических значения числа в лексические). 3. Конвенциональность лексики Наибольшее внимание конвенциональности лексики уделяют представители современного неогумбольдтианства, стор онники так называемой теории семантических полей — Л.Вайсгербер, Й.Трир и др.; с их точки зрения, лексический состав языка представляет собой клас сификационную систему, сквозь призму которой мы только и можем восприни мать окружающий мир, несмотря на то, что в природе самой по себе соответст вующие подразделения отсутствуют. Содержащаяся в языке классификацион ная система вынуждает нас выделять в окружающем мире такие предметы, как "плод", "злак", и противопоставлять их "сорняку" с точки зрения их пригодност и для человека. Мы выделяем "плод" и "злак" и противопоставляем их "сорняку" н е потому, что сама природа так делится, а потому, что в этих понятиях зафик сированы различные способы, правила нашего поведения. Ведь по отношению к сорняку мы поступаем отнюдь не так, как к злаку. Это различие в способах нашего действия, зафиксированное словом, определяет и наше видение мира , и наше будущее поведение. Например, Уорф приводит ситуацию, в которой сло во "пустой", примененное к порожним бензиновым цистернам, определяло нео сторожное обращение с огнем работавших поблизости людей, хотя эти цисте рны более огнеопасны из-за скопления в них паров бензина, чем наполненны е. Тезис о существовании в языке более или менее специфической классифика ционной системы обычно не вызывает возражений; вопрос в том, насколько в елико влияние языка и содержащейся в нем классификационной системы на в осприятие мира. Где доказательства тому, что от той или иной терминологи и зависит, например, восприятие цвета? Как показали исследования самых р азнообразных языков, спектр "распределяется" различными языками по-разн ому. Проблема влияния лексики на восприятие содержит в себе минимум два вопр оса: может ли человек воспринимать те явления, свойства — например, цвета — для которых в его родном языке нет специальных слов? оказывает ли лексика языка влияние на восприятие этих явлений на практи ке, в повседневной жизни? Количество названий цветов, а также их распределение по различным частя м спектра в различных языках зависит в первую очередь от практической за интересованности в различении цветов и в их обозначении, от частоты, с ко торой те или иные цвета встречаются во внешнем мире. Если, например, разби ть цвета на три группы (ахроматические, красно-желтые и зелено-синие), то о кажется, что в русском (как и в немецком, английском, французском языках) н азваний для хроматических цветов больше, чем для ахроматических, а для к расно-желтой группы больше, чем для зелено-синей, в ненецком же языке назв ания распределены по всем этим группам равномерно. Одно из объяснений ср авнительно высокого уровня развития в ненецком языке названий для ахро матических, а также для зеленых и синих цветов можно искать в практическ ой значимости различения соответственных окрасок в условиях жизни на К райнем Севере. И наоборот, объясняя причину отсутствия в языке африканск ого племени аранта особого слова для обозначения синего цвета, указываю т, что в окружающей людей этого племени природе, за исключением неба, нет с инего цвета. Слово, обозначающее желтый и зеленый цвет, может быть исполь зовано людьми этого племени также для обозначения синего; однако из этог о использования слов не следует, будто аранта смешивают эти цвета на дел е, зрительно[19] . Количество цветов, которые человеческий глаз способен различить в пред метах, определяется в пределах примерно от пятисот тысяч до двух с полов иной миллионов. Между тем число простых названий цвета (красный, лимонны й), зарегистрированных в толковых словарях европейских языков, как прави ло, колеблется около сотни, а число составных названий (кроваво-красный, л имонно-желтый) равняется нескольким сотням. Налицо диспропорция между к оличеством цветов, различаемых глазом, и количеством их названий. Таким образом, человеческий глаз может воспринимать и те цвета и цветовые отте нки, для которых в языке нет названий, но человек быстрее и легче восприни мает и дифференцирует то, на что наталкивает его родной язык. Рассмотрение языка как динамической системы указывает на необходимост ь генетического подхода к анализу лексических значений: в самом деле, че ловеческое познание всегда обусловлено мышлением предшествующих поко лений, зафиксированным в языке, в его лексическом составе. Многовековая практика языкового сообщества, сложившаяся система мышления аккумулир овали и преобразовали коллективный эмпирический опыт, вследствие чего результаты восприятия всегда содержат в себе в большей или меньшей степ ени момент рациональной обработки. Мысль, опирающаяся на базу готовой яз ыковой формы, возникает при прочих равных условиях быстрее и легче, чем м ысль, не имеющая такой опоры в родном языке говорящего. Язык влияет на фор мирование новых мыслей через значения терминов, в которых так или иначе отразились и закрепились познавательная деятельность предыдущих поко лений и их опыт; он сообщает возникающей мысли устойчивость и необходиму ю определенность. Уже в силу этого можно говорить о том, что значения терм инов, определемые внешней действительностью, формируются не независим о от данного языка, а под влиянием эмпирического и рационального опыта п редыдущих поколений, зафиксированного в системе языка. Язык не в одинаковой степени влияет на оформление мысли в разных случаях : так, можно предположить, что его роль здесь тем важнее, чем менее прямой и непосредственной является связь с соответствующим предметом внешней я зыку действительности. Например, хотя русский и английский языки по-разн ому формируют мысль о таких предметах, как рука и нога (русский язык напра вляет внимание на эти конечности как целое, без необходимости не отмечая , какая из их частей имеется в виду, а английский или французский выделяет ту или другую часть руки или ноги, даже когда в этом нет необходимости), вс е же сами эти предметы таковы, что легко усмотреть различие их частей и мо жно скоро приучиться к оформлению мысли о них как о двух различных частя х, или, напротив, привыкнуть думать о них как о целом. Точно так же по-разному оформляют мысль ру сский и английский языки, с одной стороны, и французский и немецкий – с др угой, когда речь идет о знании. Знать можно самые разные вещи: математику, правила уличного движения, немецкий язык, определенное лицо, номер его т елефона и т. д., не задумываясь о том, что все эти виды знания существенно ра зличны. Русский язык, так же как английский, ничего не "подсказывает" в это м отношении, не наталкивает на классификацию видов и разновидностей зна ния. Напротив, французский язык требует от пользующихся им, чтобы они обя зательно различали знание как "понятие о чем-либо, или научное (теоретиче ское) знание" и знание как "практическое знание, умение", и обозначали эти д ва вида знания соответственно словами со nna i tr е и savoir . В первом случае такие объекты мысли, как но га и рука, вполне понятны, определенны и без обозначения их словами: они до ступны для непосредственного сенсорного восприятия и т. п. Поэтому особе нности языкового оформления отходят на второй план, не имея существенно го значения для самой мысли. Во втором же случае влияние языка (т.е. образо вание мысли под воздействием предшествующего общественного опыта, отл ожившегося в семантике языка) имеет большей частью решающее значение дл явозникновения именно такой, а не иной мысли. Различать два вида знания, п омимо отдельных частных случаев, и распределять по ним эти частные случа и, пользуясь такими широко обобщающими словами, как русское знать и англ ийское to know , можно, лишь привлекая дополнительные лингвистические средст ва. И наоборот, усвоив вместе с языком привычку постоянно дифференцирова ть два вида знания посредством таких слов, как французские со nna i tr е и savoir , тру дно отвлечься от соответствующих различий и мыслить "знание вообще". Зде сь оформление мысли оказывается неотделимым от создания самой мысли, от ее содержания. Язык уже настойчиво навязывает то или иное обобщение и ра зличение в осознании отдельных фактов действительности. В результате того, что каждый яз ык представляет собой индивидуальную, неповторимую систему языковых з начений, отдельные значения, входящие в систему данного языка, часто ока зываются несоизмеримыми со значениями другого языка, и в силу этого пере вод теоретически кажется невозможным. Однако можно предположить, что пр и теоретической непереводимости перевод существует практически вслед ствие того, что значения того и другого языка обозначают одну и ту же дейс твительность, и поэтому имеется возможность с помощью сочетаний значен ий дать на любом языке приблизительный эквивалент данному значению люб ого другого языка. Чем более простое значение мы берем, тем с большим осно ванием можем говорить о непереводимости и отсутствии адекватности. Чем более сложным является значение, тем более близкий возможен перевод, так как в определенном пределе совокупность значений одного и другого язык а отражает одну и ту же внешнюю действительность. Но каким образом все же мы могли бы быть уверены в том, что система значений языка хопи в целом сов падает с системой английского? Ссылка на одну и ту же внешнюю действител ьность ничего не доказывает, потому что в лексических значениях первого языка могли отразиться (в силу специфических условий жизни и деятельнос ти) одни стороны этой действительности, а в лексике второго языка — друг ие ее стороны и аспекты. Наше восприятие внешнего мира всегда понятийно направлено. Направленн ость зрения проявляется уже в том, например, что мы способны рассматрива ть фотографию как образ, вид дома. При этом мы не видим самой фотографии — бумаги с черно-белыми пятнами. Наоборот, шестимесячный ребенок, который уже очень хорошо узнает мать, не может "увидеть" ее на фотографии. Таким об разом, то, что мы способны увидеть в окружающем нас мире, какие "предметы" м ы выделяем в нем, — зависит от разработанности наших понятий или (что в да нном случае одно и то же) от содержания лексического состава языка. Вопрос, возникающий в этой связи, возвращает нас к понятию "замкнутого яз ыка" Айдукевича: итак, накладывает ли структура языка какие-либо огранич ения на его лексический состав или же лексика (понятийный аппарат) может безгранично расширяться? Так, в работах противников гипотезы лингвистической относительности (н апример, Макса Блэка) предполагается, что структура языка не накладывает каких-либо существенных ограничений на лексику и соответствующий ей по нятийный аппарат. С такой точки зрения различия между языками в лексике интерпретируются как эмпирический факт, а не как логическая необходимо сть[20] . Из этого обстоятельства следует отсутствие принципиальных огран ичений круга понятий у носителей данного языка, поскольку он может быть пополнен, а следовательно, и картина мира, сложившаяся на базе их языка и с оответствующей понятийной системы, может быть тождественной другим ка ртинам мира, связанным с иными языковыми системами. В самом деле, естественный язык представляет собой открытую систему в то м отношении, что если в языке нет слова для выражения какого-либо нового п онятия, то последнее может быть передано словосочетанием, заимствованн ым из другого языка, или специально придуманным словом. Отсюда различия в структуре языка определяются экстралингвистическими факторами: хара ктером и историей культуры сообщества носителей данного языка и т.д.; язы к же является открытой системой, с такой точки зрения, прежде всего по дву м обстоятельствам: Язык стремится зафиксировать все явления внешнего мира и все отношения между ними, при том, что существует неограниченное количество фиксируем ых явлений, которые к тому же постоянно изменяются. Язык стремится зафиксировать явления в соответствии с максимально эфф ективной системой правил действия (метаязыком). Но и эти правила тоже пос тоянно меняются в связи с изменениями лексики языка и непрекращающимис я попытками улучшить сами правила. Однако в такой форме язык может быть описан только в идеале. Чем ближе опи сание языка к реальным практическим целям, тем оно конкретнее и замкнуте е. Прикладные исследователи изначально определяют, какие ограничения о ни устанавливают при описании, какие цели ставят перед собой, каков буде т состав отобранной лексики и грамматики и как придется работать над ото бранным материалом. Результатом их усилий всегда будет замкнутая языко вая система, более или менее отличная от своего открытого идеала. Овладе ние рядом замкнутых систем позволяет изучающим ту или иную языковую сис тему выработать навыки работы с материалом и приближает его к максималь ному овладению системой. Постижение естественного языка продолжается для человека всю жизнь; сама система этого языка находится при этом в сос тоянии постоянного изменения, и попытки полностью постичь ее поэтому ни когда не могут быть завершены. Поэтому когда мы говорим об описании естественного языка как открытой с истемы, в действительности мы говорим скорее о его описании как системы замкнутых систем. Отвлекаясь от некоторого технического различия в опр еделении замкнутого языка у Айдукевича и Тарского, можно сказать, что вы деление последним отдельного языка, в котором формулируются утвержден ия о семантических свойствах исходного объектного языка, в определенно м смысле призвано именно преодолеть дихотомию открытого и замкнутого я зыков путем представления открытого языка в виде системы замкнутых язы ков. Такой подход соответствует результатам, описанным в § 2.2.2 в связи с ид ентификацией значений в референциально непрозрачных контекстах. Поэто му при обращении к эпистемологическим основаниям дистинкции концептуа льной схемы vs . содержания мира оказывается, что основания верификации зн ачений обнаруживаются в ее первой части. Иными словами, истинность выраж ения может быть описана как истинность относительно некоторой концепт уальной структуры. В самом деле, относительность истины представляется непременной предп осылкой, если мы пытаемся говорить о конвенциональности значения, удерж ивая при этом представления о связи значения языкового выражения с усло виями его истинности. [3] Сепир Э. Грамматист и его язык. — Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. М ., 1993. С . 248-258. [4] Sapir E . Conceptual Categories in Primitive Languages . — Science , 1931. Vol . 74. P . 578. [5] Уорф Б. Л. Наука и языкознание. – В кн.: Новое в лингвистике. Вып.I. М., 1960. С. 174 – 175. [6] Уорф Б. Л. Отношение норм поведения и мышления к языку. — В кн.: Новое в лин гвистике. Вып.I. С. 168. [7] Уорф Б. Л. Наука и языкознание. С. 170. [8] Уорф Б. Л. Наука и языкознание. С. 177. [9] Уорф Б. Л. Лингвистика и логика. – В кн.: Новое в лингвистике. Вып.I. С. 187. [10] Уорф Б. Л. Отношение норм поведения и мышления к языку. – В кн.: Новое в лин гвистике. Вып.I. [11] Уорф Б. Л. Отношение норм поведения и мышления к языку. С. 142. [12] Там же. С. 154. [13] Сепир Э. Язык. Введение в изучение речи. — Сепир Э. Избранные труды по язы кознанию и культурологии. С. 116. [14] Апресян Ю. Д. Идеи и методы современной структурной лингвистики. М., 1966. С. 105-106 . [15] Сепир Э. Язык. Введение в изучение речи. С. 97. [16] Сепир Э. Аномальные речевые приемы в нутка. — Сепир Э. Избранные труды п о языкознанию и культурологии. С . 437-454. [17] Hoijer H. Cultural Implication of Some Navaho Linguistic Categories. — Language, v.27, #2, 1951. [18] Уорф Б. Л. Наука и языкознание. С . 177. [19] Nida E . Language Structure and Translation . Stanford , 1975. Pp . 185-188. [20] Блэк М. Лингвистическая относительность (теоретические воззрения Бен джамена Л. Уорфа). — В кн.: Новое в лингвистике. Вып. 1. С. 212.