C О Д Е Р Ж А Н И Е
ВВЕДЕНИЕ
Глава I. ЯЗЫК КАК ГНОСЕОЛОГИЧЕСКАЯ ПРОБЛЕМА
1.1. Язык как гносеологическая проблема. Парадигмы философии: онтологическая, гносеологическая, экзистенциальная, философия культуры (А.В.Конев). Парадигмы науки о языке: семантическая, синтаксическая, прагматическая.
1.2. Лингвистика. Проблемы её гносеологической автономии. Общий исторический обзор лингвистических теорий
1.3. Логика. Отношение языка к мышлению. Язык и логическая теория. Формальные языковые модели. Теории значения. Общий исторический обзор. Классическая и неклассические логики.
Глава II. ОСНОВНЫЕ НАПРАВЛЕНИЯ ФИЛОСОФИИ ЯЗЫКА
2.1 ЗНАК КАК ИМЯ . Онтологизм. Философия имени в античности. Платон, Аристотель, У. Оккам, Н. Кузанский. «Философия имени» А.Ф. Лосева.
2.2 ЗНАК КАК СОБЫТИЕ. Античные стоики. Аналитическая философия, союз аналитиков с позитивистами. Теории Б. Рассела, Р. Карнапа, Л. Витгенштейна
2.3 ЗНАК КАК ИНСТРУМЕНТ СУБЪЕКТА . Проблемы языка в феноменологии. «Логические исследования» Гуссерля. Появление «эгоцентрических слов». Смысловое и лингвистическое значение Льюиса. Взгляды Карнапа на язык в работах 1950-х г. Семантика возможных миров. Модальные и игровые семантики.
Глава III. СОВРЕМЕННОЕ СОСТОЯНИЕ ПРОБЛЕМЫ
3.1 Что такое семиотика?
3.2 У.Эко и «Теория семиотики»
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
ЛИТЕРАТУРА
В В Е Д Е Н И Е
Обращаясь к актуальным проблемам познания природы и общества, современная философская мысль всё чаще сталкивается с необходимостью определения собственных методологических приоритетов. Являясь особой формой культурной рефлексии, философия ставит проблему знака и значения в языке, формулируя при этом свои исходные категории и перспективные задачи.
Дифференцируя логический, лингвистический и гносеологический аспекты проблемы знака и значения, следует ориентироваться на предметные различия в категориальном арсенале гносеологии, логики и лингвистики.
Рассматривая соотношение знака и значения с гносеологических позиций, прежде всего следует обратиться к аналитической философии, раскрывающей логические и семантические аспекты знаковых систем. Являясь важной проблемой различных философских направлений, соотношение знака и значения, взятое внутри теории познания, обеспечивает особый способ обобщения, отличающийся характерными чертами.
Речь пойдет о классических стратегиях в философии языка. Их многообразие обусловлено как исторической спецификой философствования с его мировоззренческими, в том числе и ненаучными предпосылками, так и состоянием логики и языкознания и принципом отбора фактического материала, осуществляемым философией.
В завершении работы проблема знака и значения будет рассмотрена через призму состояния современной культуры с её прагматическими запросами.
Всякий раз, когда это не оговаривается отдельно, под словом «знак» в данном реферате понимается знак естественного языка. Помимо естественного языка, в человеческом обществе есть целый ряд иных знаковых систем, или языков. Таковы, например, научные языки: языки логики, математики, химии; языки нотных записей, знаки и правила дорожного движения. В качестве знаковых систем семиотика рассматривает искусство - музыку, хореографию, мир архитектуры и моды, ритуалы и церемонии, гербовые знаки, эмблемы и т.д. Знаки, составляющие знаковые системы, могут быть словесными, жестовыми, графическими, образными. Семиотика изучает неязыковые знаковые системы лингвистическими методами.
Главной проблемой человеческих «языков» по отношению к естественному языку выступает проблема перевода – с естественного языка на иные языковые системы и наоборот. Основное отличие языка от иных знаковых систем человека выразил американский лингвист русского происхождения Роман Якобсон: «У естественного и формализованного языка существует такой важный тип синтаксической структуры, который невыразим иными средствами – это суждения общие и особенно отождествляющие. Именно это преимущество обеспечивает могущество и главенство языка в человеческом мышлении и познавательной коммуникации» (Якобсон, 1985, с. 330).
Структуралисты полагают, что движение мысли от частного к общему (генерализация) и от общего к частному (партикуляризация) возможно на основании не только словесных, но и вещественных бинарных означающих. Результатом такого мыслительного процесса могут быть не только слова и предложения, но и символы (знаки), обладающие промежуточным логическим статусом между конкретно-чувственными образами и абстрактными понятиями. Антропологами расшифрованы синтаксические структуры языков, использующих в качестве означающих предметы и отношения реального мира. Таковы языки социальных игр и ритуалов. «Предложения», зафиксированные с помощью классификаторов - это логические формы, называемые «тотемическими операторами». «Объем» и «содержание» логиков существуют в таких языках не как два различных и дополнительных аспекта, а как слитая реальность. В несловесном языке «знак – это конкретное бытие, однако он подобен понятию своей референциальной способностью: они оба могут замещать другую вещь. Значение – оператор реорганизации целостной совокупности» (Леви-Стросс, 1999, с. 127, 129); в такой трактовке значение аналогично структуре. На языке вещественных знаков можно «сказать» только то, что уже известно и говорящему, и слушателю. Логическое мышление отличается от бриколажа, использующего для мыслительных операций несловесные означающие, строгим подчинением средств цели. Желая быть понятыми в рамках западного типа рациональности, мы выражаем свои мысли и желания с помощью знаков словесного языка.
Глава I. ЯЗЫК КАК ГНОСЕОЛОГИЧЕСКАЯ ПРОБЛЕМА
1.1 Язык как гносеологическая проблема. Парадигмы философии: онтологическая, гносеологическая, экзистенциальная, философия культуры (А.В.Конев). Парадигмы науки о языке: семантическая, синтаксическая, дектическая (прагматическая)
Исторически сложилось, что на статус метатеории языка претендуют философия ( в лице её различных дисциплин), лингвистика и логика. Если языкознание есть наука, оперирующая фактами, то философия, теоретическая лингвистика и логика апеллируют к понятиям, лежащим по ту сторону фактов: они дают методологические принципы для обоснования фундаментальных категорий различных наук, в том числе и науки о знаках – семиотики.
Философия, теоретическая лингвистика и логика определяют в языке то, что научное мышление не определяет, принимая его наличность как привычный, свершившийся факт.
Можно было бы предположить, что ценность философского подхода для данного проблемного поля заключается в предложении теоретических обобщений и определений, которые исходят из её собственной истории, но история философии показывает, что это не так.
Античная философия никогда не была последовательной в продуцировании дефиниций (Гурина, 1998, с. 191). Каждая научная школа заново измышляла метафизические начала, термины и определения годились только при условии принятия самого такого начала. Эти начала не были конвертируемыми в дефинитивном отношении, так как отсылали к особенному мифологическому содержанию. Античная философия, большей частью, имела регионально-догматический характер.
В Средние века решение проблемы отождествлялось с выработкой определения, само это отождествление имело религиозное обоснование. Философия была «служанкой» теологии.
В Новое время философия вместе с утратой веры отказалась от суеверного почтения к определениям: они признались философией контекстуально обусловленными. Так, Гегель считал, что начинать философствовать с дефиниций – это значит заявить о предпосылочном характере своего мышления, при котором нечто считается изначально понятым и принятым на веру. В то время как философия, по Гегелю – беспредпосылочное знание. Философские предложения, по Гегелю, должны быть «спекулятивными» утверждениями, а не суждениями, в которых к субъету прилагается предикат в смысле традиционной логики (Реале, Антисери, 1997, с. 73 – 74). Неклассическая философия пошла ещё дальше, потеряв интерес к дефинициям и развенчав миф о рациональности, прибегающей к демонстрации в качестве аргумента.
Логика принимает факт как нечто данное, в силу чего её заключения обладают аналитической истинностью. Логика сама не производит факты. Она судит только о степени когерентности фактов. Знаки, эмитируемые человеком – это речь свободного существа. Может ли логика рассматривать эту свободу как нечто логически объяснимое и вывести своими средствами не только логический каркас языковой системы, но и того субъекта, который говорит на этом языке? Прогресс в науке осуществляется за счет синтетических суждений, классическая логика же обладает только аналитической истинностью. Известна полемика по этому поводу между Р.Карнапом и У.Куайном. Карнап делит все имеющие смысл суждения на суждения синтетические, несущие информацию о действительности, их можно получить только путем обращения к опыту, и суждения-тавтологии, которые не несут никакой информации о мире. Куайн доказывает, что грани между синтетическим и аналитическим не существует; он различает суждения в зависимости от того, насколько они близки или удалены от «периферии» человеческих знаний, соприкасающейся с опытом. Суждение будет синтетическим или аналитическим лишь относительно данной языковой системы (Степанов, 1986, с.21). Следовательно, претензии логики на определение оснований языкознания как позитивной науки не оправданы.
Если философия и логика не могут подтвердить своих претензий на обоснование логически-истинного статуса концепции соотношения знака и значения, то, может быть, такая концепция – достояние лингвистической теории? Единой лингвистики, опирающейся на комплексную теорию, как показывает история лингвистики, не существует. Различные лингвистические теории не только постулируют различные истины, но и находятся в состоянии постоянной дискуссии при отсутствии взаимопереводимых рабочих гипотез (Березин, 1975; Кондрашов, 1976; Амирова, 1975). Для иллюстрации приведем пример определения языкового знака из лингвистического энциклопедического словаря, составленного признанными специалистами:
«Знак языковой – материально-идеальное образование (двусторонняя единица языка), репрезентирующее предмет, свойство, отношение действительности; в своей совокупности знак языковой образует особого рода знаковую систему – язык» (Лингвистический энциклопедический словарь, 1990, с. 167).
Проанализировав данное определение с точки зрения логической непротиворечивости, мы можем видеть, что понятие «материально-идеального образования» не соответствует этому критерию. Античный философ отказал бы «материально-идеальному образованию» в праве существования как роду сущего, так как мы имеем дело с композицией различных онтологических принципов, а род сущего должен быть простым и не подверженным дальнейшему разложению. Средневековый философ не обнаружил бы у «материально-идеального образования» признаков субстанционального содержания и сделал бы вывод о том, что последнее может быть понято как сущее лишь по аналогии, и , следовательно, не выдерживает логической критики. Философ новоевропейской эпохи должен задать вопрос о правомерности проекции метафизического по своей сути «основного вопроса философии» в сферу опыта, где нет места подобным метафизическим сущностям.
Будучи по определению двусторонней сущностью, знак обладает способностью репрезентировать «предмет, свойство, отношение действительности», при этом в дефиниции не дано указание на то, естественным или конвенциональным способом знак репрезентирует действительность: билатеральность знака не отвечает критерию логической достаточности. Сам порядок действительности, не определенный по своему статусу, задан перечислением: «предмет, свойство, отношение действительности», причем члены ряда неоднородны; кроме того, относительно «действительности» не сказано, должна ли она пониматься как «материально-идеальная», или же «материальное» и «идеальное» мыслятся разделительно.
Определение требует указания на род и видовое отличие. Родовое понятие «материально-идеальное образование» достаточно далеко от реального опыта и не позволяет выделить характерные отличительные признаки; видовой критерий «способность репрезентации» предполагает содержания (предмет, свойство, отношение действительности), которые не могут быть объединены в общий логический континуум.
Далее в дефиниции постулируется «знаковая система» как совокупность, приобретающая особые черты, отличная от языкового знака. Встает вопрос относительно её происхождения и развития, а также встает вопрос о том, откуда нам известно о существовании систем, не имеющих знакового характера. С точки зрения логики, встает проблема отношения объемов понятий «системность» и «знаковость». Наконец, попытка объяснить «знак» через «знаковую систему» приводит к тавтологии и требует объяснения одного неизвестного понятия через другое неизвестное понятие.
Далее авторы словаря приводят классификацию знаков. Знаки классифицируются 1) по способу знакообразования; 2) по степени законченности процесса порождения знаковых единств; 3) по соотнесенности с актом речи.
Классификация предполагает единый критерий, положенный в основание типизации, который в данном случае отсутствует. Выделенные классы знаков отсылают к следующим гипотезам: 1) к гипотезе правомерности применения генетического принципа, объясняющего индивидуальное, к знаку, как к абстрактной всеобщности, 2) к гипотезе, требующей телеологического воззрения на язык, 3) к гипотезе внеречевого использования языкового знака. Интересно, что вся история лингвистики - это история борьбы с данными гипотезами.
Понятие «значение», используемое в лингвистике, является произвольным от понятия «знак». В понятии языкового значения объединяются представления о грамматическом и лексическом значении, которые сводятся к отсутствующему понятию «языкового значения», но не выводятся из него. (Норман, 1996, с 203 –205). Встает гносеологическая проблема, а также вопрос, в силу каких обстоятельств лингвистика поставила себя в зависимость от идейного вердикта логики и гносеологии.
«Логика и лингвистика – две области знаний, имеющие общие корни и тесные взаимопереплетения в истории своего развития. Логика всегда ставила своей основной задачей обозреть и классифицировать разнообразные способы рассуждений, формы выводов, которыми человек пользуется в науке и жизни. Хотя традиционная логика, как это провозглашается, имела дело с законами мысли и правилами их связи, выражались они средствами языка, поскольку непосредственной действительностью мысли является язык. И в этом отношении логика и лингвистика всегда шли рядом», - такими словами открывается сборник «Новое в зарубежной лингвистике», посвященный проблеме соотношения языка и логической теории (Петров В.В. 1986, с. 5). Автор продолжает: «Если для логики важны общие логические закономерности мышления, реализуемые в тех или иных языковых конструкциях, то лингвистика стремится выявить более частные законы, которые формируют высказывания и обеспечивают их связность» <…> «Что же логика конкретно предложила и что она может обещать лингвистике? Прежде всего – свой достаточно развитый концептуальный аппарат и методы анализа. В логике с конца ХIХ – начала ХХ в. интенсивно ведутся исследования, результаты которых уже давно были заимствованы лингвистикой. Среди них – проблемы референции и предикации, смысла и значения, природы собственных имен и дейктических выражений, вопросы различения событий, процессов и фактов, специфики бытийных предложений, предложений тождества, различие пропозиций и пропозициональных отношений». <…> «Но при всем этом нельзя упрощенно толковать связь между формальной логикой (и, в частности, логическим анализом естественного языка) и собственно лингвистическими исследованиями. Логика способна лишь «поставлять» формальные модели, ориентированные на естественноязыковые контексты; лингвисты выступают в этом процессе как своего рода «потребители», которые должны четко сознавать, что перед нами не конечный продукт исследования, а , так сказать, «полуфабрикат», который ещё нужно суметь плодотворно использовать». (Петров, 1986, с. 6-7).
Предложенный конкордат логики, лингвистики и философии, занимающейся проблемами мышления, нас не устраивает по целому ряду причин. Во-первых, следуя логике автора, нужно пойти до конца и объединить логику, гносеологию и нейропсихофизиологию процесса внешнего говорения и внутренней речи в единое поле проблем, но этот уровень обобщения вряд ли может привести к практическим результатам. Во-вторых, мы не согласны с почерпнутым без всякой критики автором у Маркса и Энгельса высказыванием о том, что «непосредственной действительностью мысли является язык» (Маркс К., Энгельс Ф., Соч., 2-е изд., т.3., с.448). Допуская, что во время выхода сборника в печать (1986 г.), автор, даже если он и придерживался приватного мнения по поводу соотношения языка и мышления, предпочел оставить его при себе, чтобы иметь возможность опубликовать труды современных зарубежных авторов, работающих в области логической семантики, процитируем точку зрения, противоположную взглядам классиков господствующей в то время идеологии.
«История, без сомнения, повторяет самое себя: в конце концов, как и у человека, у неё не слишком велик выбор. Но, по крайней мере, должна быть доступна роскошь отдавать себе отчет, жертвой чего именно ты становишься, имея дело со странной семантикой, управляющей такой чуждой сферой, как русская жизнь. Иначе попадешься в западню собственных концептуальных и аналитических навыков, например, привычки использовать язык для расчленения действительности, тем самым лишая собственное сознание выгод интуитивного постижения. Ибо, при всей их красоте, отдельные концепции всегда означают сужение значения, обрезание болтающихся концов. Тогда как в феноменальном мире в болтающихся концах-то все и дело, ибо они переплетаются» (Бродский, 1992, с. 336).
Проблема получает позитивное решение, если учесть, что параллельно с новыми парадигмами философии языка появились новые логические теории: динамическая и ситуационные логики, логика действий и событий. Анализируя тематику журнала «Вопросы языкознания» за последние годы, можно прийти к выводу, что лингвистические теории последних лет, в отличие от классического подхода, вышли за пределы, ограниченные языковым знаком. Превратившись, по сути, в коммуникационную теорию, лингвистика постулирует, что вся природа языка и характер его функционирования целиком ориентированы на человеческое взаимодействие.
«Аналогичные тенденции наблюдаются и в логике, где в последние годы также активно ощущается влияние «человеческого фактора». В формирующейся сейчас интенциональной семантике центральное место занимает исследование влияния, оказываемого на языковое значение когнитивными способностями человека, его концептуально-структурирующей деятельностью. Истинность предложения здесь уже не рассматривается в качестве базисной семантической переменной, поведение которой должна объяснить семантическая теория. Соответственно, и сам вывод анализируется не как конечная цель анализа, а как элемент более общей системы, то есть как конкретный мыслительный процесс, связанный, с одной стороны, с намерениями, полаганиями субъекта, а с другой – с его конкретными действиями, осуществляемыми на их основе.
Как логика, так и лингвистика стоят сейчас перед качественно новым этапом, когда им совместно с другими научными дисциплинами необходимо достигнуть такого целостного представления о языке, которое создало бы основу для решения актуальных практических задач». (Петров, 1986, с.8). Как справедливо пишет Звягинцев В.А., «…язык достигает цели своего употребления только тогда, когда он понимается, а языковое понимание может состояться только постольку, поскольку система, с помощью которой оно осуществляется, воплощает в себе и многое другое, что находится за пределами «явных» форм естественного языка». (Звягинцев, 1985, с.5).
Рассматривая язык как гносеологическую проблему, обратимся к истории философии. В качестве методологического основания примем теорию парадигм философского мышления, предложенную профессором Самарского госуниверситета В.А.Коневым. Историко-философский процесс рассматривается в ней как порядок смены парадигм философской мысли: 1) античность и средневековье характеризуются онтологической парадигмой, что предполагает рассмотрение «бытия как бытия»; 2) Новое время – эпоха господства гносеологической парадигмы, фокусирующей внимание мысли не на бытии, а на его познании; 3) ХХ век характеризуется как эпоха отхода от абстрактного и безличного субъекта когнитивной деятельности и открытием конкретного субъекта, что ведет к открытию экзистенциальной парадигмы; 4) сознание постмодерна открывает в экзистенции культурное событие, в котором открывается «бытие, ранее не бывшее».
Теория парадигм В.А. Конева позволяет увидеть, как в рамках одной парадигмы складываются установки, продуктивность которых в полной мере может быть обнаружена и раскрыта только в контексте иной историко-философской парадигмы, в которой осуществляется генерализация указанной установки: «Кардинальный перелом в разработке методологии познания явлений культурного бытия начинается с Канта. Коперниканский поворот в философии стал одновременно и поворотным пунктом в анализе специфики познания культурных явлений. Хотя сама критическая философия, сделавшая предметом своей критики познание, моральное действие и эстетическое суждение, не говорила о них как о культурных явлениях, но она показала реальное отличие своего подхода и его различных проявлений от научного (или метафизического) анализа действительности. В критической философии впервые было отрефлектировано различие между познанием натуры и познанием культуры». (Конев, 1993, с.6). Сказанное предполагает, что сама мысль – это культурное событие.
В эпоху господства гносеологии, философия прочитывает свою собственную историю в соответствии с гносеологическим шифром, набором означающих, как говорят семиотики. Так, теория познания говорит о «системах» Платона, Аристотеля или Фомы Аквинского, забывая о том, что она проецирует свою гносеологическую установку на эпоху, где её не существовало и где господствовал принцип онтологизма. Аналогичную картину мы наблюдаем в лингвистике и в семиотике, когда эти науки претендуют на гносеологическую автономию.
Не найдя удовлетворительного определения языкового знака и значения в лингвистике (по крайней мере, в «Лингвистическом энциклопедеческом словаре»), обратимся к формализованным системам, например, к математической логике. «В математике достаточно принять, что есть исходные, неопределяемые понятия: истина и ложь, которые могут быть значениями высказываний. Логическими значениями высказываний называются такие объекты, которые могут быть значениями высказываний. Единственными логическими значениями являются истина и ложь. Логическое значение сложного утверждения зависит лишь от логических значений его компонент, а не от его смысла» (Непейвода, 1997, с. 42-43).
Проблема знака и значения находит свое решение, как показал, в частности, У.Эко в работе «Теория семиотики», в единой человеческой культуре, вышедшей за пределы решения сугубо гносеологических проблем (Eco, 1976).
В семиотике язык описывается в трех измерениях – семантики, синтактики, прагматики. Семантика имеет дело с отношениями знаков к тому, что знаки обозначают, к объектам действительности и понятиям о них. Синтактика – с отношениями знаков друг к другу. Прагматика – с отношениями знаков к человеку, который пользуется языком. В своем реальном бытии язык равномерно развертывается в этих трех измерениях. Можно сгруппировать различные подходы к языку в зависимости от предпочитаемого в них «измерения» как подходы семантические («философия языка» в них сводится к «философии имени»), синтаксические («философия языка» сводится к «философии предиката»), прагматические («философия языка» сводится к «философии эгоцентрических слов») – получится некоторая типология «философий языка» или «парадигм».
Термин «парадигма» употребил впервые Т.Кун в начале 60-х годов применительно к физике, понимая под ним общепризнанный образец постановки и решения научных проблем (Кун, 1977). Во взглядах на язык под «парадигмой» принято понимать «господствующий в какую-либо данную эпоху взгляд на язык, связанный с определенным философским течением и определенным направлением в искусстве, притом таким именно образом, что философские положения используются для объяснения наиболее общих законов языка, а данные языка, в свою очередь – для решения некоторых философских проблем» (Степанов, 1985, с.4).
«Парадигма» связана с определенным стилем мышления в науке и стилем в искусстве. Понятая таким образом «парадигма» – явление историческое. Выражение «философия языка» в данном контексте будет синонимично выражению «языковая парадигма». Это, следовательно, не обозначение течений и направлений в философии, а название некоторых взглядов на язык, связанных с тем или иным философским течением. В истории парадигм языка проступает некоторая закономерность: язык как бы незаметно направляет теоретическую мысль философов, размышляющих о языке и поэтический порыв художников слова поочередно по одной из своих осей – сначала семантики, затем синтактики, и, наконец, прагматики и, завершив цикл, готов, по спирали, повторить его снова. Онтологизм «философии имени» повторяет себя в реонтологизме постомодернизма и постструктурализма, толкующих «мир как текст» или «весь мир – как театр» (Ильин, 1996, 1998).
Необходимо ещё раз со всей определенностью подчеркнуть: язык не является источником развития философии или искусства, но он в определенной мере «придает изгиб» линии их развития. Язык в этом утверждении понимается не как отдельный, конкретный, этнический язык, а как человеческий язык вообще, рассматриваемый со стороны его общих свойств, как логико-лингвистическая константа.
Все «парадигмы» односторонни, и когда одна сменяет другую, то, хотя весь процесс приближает нас к познанию объективной реальности, все же в известной мере одна односторонность сменяется другой.
Можно привести идеи, которые должны быть осознаны как «философские константы языка», присущие всем парадигмам во все времена. 1. Идея «двух языков», на одном из которых люди говорили о явлениях, на другом – о сущностях: «земное» и «божественное» слово в мифологические времена; народные языки и единый язык науки, латынь, в эпоху Возрождения; реальные языки наук и «вещный» язык у представителей логического позитивизма, два языка у феноменологов ХХ века и т.д. 2. Идея «пропозициональных установок», т.е. выражений типа «Я думаю, что…», занимавшая Фому Аквинского, позднейших схоластов, Б. Рассела, философов «лингвистического анализа» и многих других. 3. Идея «количества имен» в языке, в особенности количества имен, которые способно охватить одно предложение.
Помимо времен господства той или иной парадигмы в языке вырисовывается ещё некоторое количество межпарадигматических периодов – ХVII и XVIII в.в. в первую очередь. Тем не менее основные проблемы философии языка, которые являются проблемами семантики, синтактики и прагматики, решались в рамках «философии имени», «философии предиката» и «философии эгоцентических слов». Этим лишний раз подтверждается более важная роль парадигм по сравнению со взглядами межпарадигматических периодов» (Степанов, 1985, с. 314).
1.2. Лингвистика. Проблема её гносеологической автономии. Общий исторический обзор лингвистических теорий
История лингвистики как науки начинается с возникновения сравнительно-исторического метода в языкознании (Кондрашов, 1976). Комапаративистский подход сложился в лингвистике в начале ХIХ века, и именно с этого периода лингвистика превращается в науку, обладающую собственным методом и собственным набором категориальных оппозиций. Получив мощный импульс от немецкой классической философии, лингвистика развивает принцип историзма, стремясь понять язык как целостность, обладающую собственной индивидуальностью и уникальным проблемным содержанием. До этого никакой лингвистики не существовало, а была только языковая рефлексия – это период античности, средневековье, классический рационализм ХVII века и эпоха Просвещения.
Характеризуя особенности языковой рефлексии в прошедшие эпохи, обратимся к работам Г.Пауля «Принципы истории языка» (1960), а также к сборнику «История лингвистических учений» (1980).
В античную эпоху языковая рефлексия носила спонтанный характер, мотивировалась потребностями мнемотехники и могла состояться только как комплекс дидактических дисциплин, ориентированных не на достижение научности, а на использование учености. Языковую рефлексию осуществляли филологи-эрудиты, деятельность которых либо ориентирована на герменевтику сакральных текстов, либо на образовательные потребности господствующего класса. В античный период языковая рефлексия выражается в грамматике ( которая мыслилась как введение в дидактику), в риторике (которая рационально обосновывала интересы господствующего сознания) и в поэтике ( нацеленной на катарсические предпочтения традиционных потребителей поэзии). Сложилось учение о частях речи, противопоставляли имена и глаголы, возникли первые попытки лексикографии, но развитие языкознания было заранее обречено на неудачу из-за пренебрежения к «языкам варваров» и , следовательно, отсутствия сравнительного метода.
Средневековье сделало акцент на герменевтике сакрального текста. Разрыв между родным языком и языком священного предания привел к целому ряду мистификаций. Основной проблемой стала проблема лингвистических универсалий. Классические языки были языками с преобладанием имен, то есть номинативными, поэтому вершиной учености выступал дефинитивный акт; истина отождествлялась с правильным определением. Средневековье открыло знак, увидев в его двусторонней сущности момент встречи божественного и человеческого. Впервые ставится вопрос о происхождении языка, средневековые ученые ведут дискуссии о «Языке Адама», который существовал до грехопадения, и обрести с его помощью магическую власть над вещами.
Впервые возникло противопоставление денотативного и коннотативного значений. Уильям Оккам, основатель терминизма, сделал попытку отказаться от абстрагирований и обобщений на основе божественных ипостасей. Средневековое сознание, тем не менее, не могло воспользоваться всеми этими достижениями, так как было внеисторическим и эсхатологичным. Препятствием на пути историзма в изучении языка стала и концепция Лоренцо Валлы о «порче языков», согласно которой все языки – результат искажения латыни. В силу суммы всех перечисленных обстоятельств, онтологическое понимание языка стало отождествляться с авторитарными идеологемами и комплексом сопутствующих репрессивных санкций.
В XVII веке философская система строится вокруг понятия «субстанция», постулируется противопоставление субъекта и объекта. Впервые возникают попытки построения универсальных рациональных грамматик, призванных адаптировать доктрины картезианства применительно к языку. Все проекты универсальных рациональных грамматик строятся вокруг представления о языковой норме. Язык представляется как расположение логических связей и операциональных состояний. Из языка исключены элементы становления, в нем нет немотивированных иррациональных компонентов. Культивируется тезис о конвенциональности и многофункциональности языкового знака. Сумму таких представлений можно назвать языковым пуризмом, эти представления находятся в генетической связи с идеями эпохи рациональности и Просвещения. Такой язык призван служить целям, предначертанным универсальным метафизическим мышлением, которое сводит свое содержание к когнитивной деятельности.
Исключение составляют идеи Я.А.Коменского и Г.В.Лейбница. Энциклопедист Коменский разработал концепцию языковой дидактики. Он выделяет три фазы языковедческого образования: моноглоттия (школа родного языка), полиглоттия и панглоттия. Панглоттию Коменский увязывал с утопией «Вселенского Совета», призванного осуществить во всемирном масштабе идеи Реформации. Проект всеобщего языка подразумевал конвенциальное искусственное образование с идеографической письменностью. Знак мыслился как конвенциональный оператор, воспроизводящий значение, систематизированное согласно гносеологическому проекту Пансофической энциклопедии, и имеющее абсолютный и надвременной характер.
Идеи Коменского нашли свое завершение в лице Г.В.Лейбница, стремившегося построить рациональный язык универсального исчисления с двоичным кодом. Лейбниц работал над первыми механическими счетными устройствами. Тенденция к историзму в толковании языкового знака нашла свое выражение в полемике Лейбница с Локком, в частности, с концепцией «номинальной сущности».
Лейбниц впервые обратил внимание современников на необходимость построения исторической диалектологии национальных языков. В своих воззрениях на сущность языкового знака Лейбниц был решительным противником его конвенциональной интерпретации, опираясь на теорию «врожденных идей», унаследованную им от картезианской гносеологической традиции.
Оппозиция конвенциального и естественного знака окончательно формируется только в эпоху Просвещения. Идеи «естественного происхождения языка» принадлежат Ж.-Ж.Руссо и Э.Б.де Кондильяку. Кондильяк считал язык «естественным законом чувствующей машины», полагая, что обособленный от общества индивид может самостоятельно прийти к изобретению языка. Значения, по Кондильяку – абстракции, отражающие механистическую картину мира. Естественность значений заключена в каждом индивиде, поэтому всякое конвенциальное значение содержит в себе элемент, из которого вытекают всевозможные метафизические предрассудки. Стирая грань между знаком и физическим предметом, Кондильяк стремился превратить язык в универсальный орган сенсуалистической теории познания, всячески насаждая и культивируя логический пуризм, редуцируя язык к его когнитивной функции. Идея языковой робинзонады была достаточно популярна среди просветителей. Её следствием, согласующимся с общегносеологической концепцией тех времен, было представление о языковом знаке как абстрактном шифре естественного порядка вещей.
Руссо обогатил сенсуалистическую гносеологию теорией эмотивного происхождения языка и гипотезой трудового происхождения знаков. Эти идеи нельзя было логически связать с верой Руссо в изначальность имен собственных и происхождением от них имен нарицательных. М Мендельсон показал, полемизируя с Руссо, что имена собственные противоречат самой руссоистской теории, так как люди в естественном состоянии, по Руссо, не знают отношений собственности.
Просветительские концепции, подвергающие критике теорию божественного происхождения языка, возникают в ключе сенсуалистской гносеологии и отражают её натурализм и индивидуализм. Даже в том случае, когда мыслители, прошедшие концептуалистскую школу Локка, становятся защитниками веры и традиционной религиозности, они сохраняют в своем арсенале натуралистические интерпретации отношения знака и значения в языке. Примером этому может служить Дж. Беркли с его концепцией «зрительного языка», призванной опровергнуть вольнодумцев и атеистов. Беркли апеллирует к «здравому смыслу», акцентируя внимание на естественности знаков «зрительного языка».
Возникновению лингвистики как науки способствуют три условия:
1) общий кризис языкового нормативизма XVIII века;
2) философия языка И.Г.Гердера;
3) открытие санскрита.
Нормативисты, в лице Шоттеля и других немецких грамматистов, мыслили язык как искусственно препарируемый объект, на который проецируется абстрактное понятие «нормы» . С этими идеями спорил Х.Аделунг, который составил первую в истории языкознания теоретическую грамматику. В этом труде, во-первых, язык описывался не таким, каким он должен быть по мнению ученых, а таким, каким он был на самом деле, и, во-вторых, язык был представлен в виде целостной сферы, знаки и значения которой упорядочиваются на основании только ей присущих закономерностей.
Ещё дальше в конфликте с официальными ортодоксами зашел И.Г.Гердер, который отрицал как учение о божественном происхождении языка, так и мифологемы Руссо и Кондильяка. Гердер настаивал на историзме в понимании языка, квалифицируя вопрос о происхождении языка как псевдопроблему, если речь идет о языке как таковом, и как проблему предела реконструкции, если речь идет о истории конкретного национального языка. Язык рассматривается Гердером как органическое выражение способности человека к рефлексии. Впервые дается попытка объяснить звуковой характер языка. (Аналогичные объяснения приводятся в современных трудах по социоантропогенезу). Так как тактильные ощущения не обладают богатством комбинаторных возможностей, а визуальные ограничены в своей действенности светлым временем суток и не дают повода для сохранения абстракции, то именно акустический ряд, содержащий разнообразные по качеству, комбинируемые и абстрагируемые элементы, стал материальным субстратом языка. Гердер утверждал, что язык зародился как песнопение. Ритмическое ритуальное пение нашло свое отображение с спряжении сильных глаголов, этот вывод Гердер делает на основании анализа глаголов с архаической семантикой. Гердер утверждает примат глагола над именем. От глаголов возникли прилагательные, затем – существительные и местоимения.
Открытие санскрита позволило европейцам познакомиться с древнейшей письменной традицией, что обесценило авторитет Библии. В результате к богословствующим нормативистам перестали прислушиваться серьезные языковеды. Обнаруженные аналогии греческих, индийских, хеттских и древнегерманских мифов послужили основанием для внедрения компаративистских методик в гуманитарное знание.
Применение сравнительного метода делает лингвистику гносеологически автономной наукой. Согласно теории гейдельбергской романтической школы, морфологического многообразия языки достигают в дописьменный период. С возникновением письменности начинается унификация языка на основе нормотворчества. Увеличивая начертательную полисемию, язык обедняет свой знаковый потенциал, в нем повышается удельный вес вторично мотивированных сигнификаций.
С именем В. фон Гумбольдта связывают утверждение лингвистики как полноправной автономной науки. (Реале, Антисери, 1997, с. 26). Гумбольдт рассматривает язык как систему антиномий. Сам язык трактуется как выражение Духа народа, который, согласно романтической мифологии, является историческим индивидом. По Гумбольдту, только язык делает возможным разделение реального (предметного мира) и идеального (мыслимого) мира, в силу принципиальной двусмысленности языкового знака. Антиномии языка, по Гумбольдту, таковы:
1) антиномия объективности и субъективности слова;
2) антиномия речи и понимания;
3) антиномия свободы и необходимости;
4) антиномия индивидуума и народа.
В ХIХ веке в лингвистике прослеживаются редукционистские тенденции, пытавшиеся свести многообразие языкового мира к той или иной абстракции, трактуемой в качестве «сущности» языка. Так, натуралист Шлейхер стремится превратить лингвистику в естественную науку под влиянием идей Ч.Дарвина. Младограмматки (Пауль, Лескин, Шмидт) пытаются вести антисистемный анализ языковых единиц. Логицисты (Хайзе, Беккер, Буслаев) рассматривают языковые значения как соответствия абстрактным логическим функциям. Психологисты (Вундт, Потебня) видят в языковых отношениях проекции действия психических механизмов. Положительное значение редукционистских теорий заключается в том, что их последователи смогли в короткие сроки осуществить полномасштабную мобилизацию языковедческого материала.
В оппозиции младограмматикам стояли эстетический идеалист Фосслер, подчеркивающий индивидуальное начало в языке и позже вставший на позиции мифотворчества в языкознании, и Соссюр, полностью отрицавший языковую субстанцию и мысливший язык исключительно как систему оппозиций разного уровня. Характеризуя логико-лингвистические идеи Соссюра, обратимся к книге Ю.Д.Апресяна «Идеи и методы структурной лингвистики» (1960).
Новаторство Соссюра заключалось в том, что он впервые поставил вопрос о доминировании синхронического метода над диахроническим. Соссюр увидел в языке не субстанцию, а структуру, предопределив тем самым основные идеи школ пражского, французского и датского структурализма. Соссюр сравнивал язык с шахматами: безразлично, из какого материала сделаны фигуры, какова их величина и каковы размеры шахматной доски, так как суть игры определяют правила, последовательность ходов и взаимное расположение фигур. Своим антисубстанциализмом Соссюр предвосхитил принципы феноменологической редукции Гуссерля и добился изгнания из лингвистики всех метафизических постулатов и мировоззренческих предпосылок. Язык Соссюром мыслился как потенциальный словарь, а речь – как нечто актуальное. Соссюр утверждал, что язык есть развернутая во времени структура, с помощью которой человек понимает других и может быть понятым. Задача лингвиста заключается не в изучении языка, являющегося мертвым продуктом коммуникации, а изучение речи как живого процесса: «Предметом лингвистики являются прежде всего все факты речевой деятельности человека как у первобытных народов, так и у культурных наций, как в эпоху расцвета языка, так и во времена архаичные, и также в период его упадка, с охватом в каждую эпоху как форм обработанного , или «литературного» языка, так и форм просторечных – вообще всех форм выражения» (Соссюр, 1999, с.14).
Соссюр толкует язык как систему оппозиций:
1) оппозицию языка и речи;
2) оппозицию синхронии и диахронии;
3) оппозицию внутренней и внешней истории языка;
4) оппозицию говорящего и слушающего.
Язык и языковое значение понимаются в теории Соссюра следующим образом: «Языковой знак связывает не вещь и её название, а понятие и акустический образ. Этот последний является не материальным звучанием, вещью чисто физической, а психическим отпечатком звучания, представлением, полученным нами о нем посредством наших органов чувств; акустический образ имеет чувственную природу. И если нам случается назвать его «материальным», то только по этой причине, а также для того, чтобы противопоставить его второму члену ассоциативной пары – понятию, в общем более абстрактному» (Соссюр, 1999, с.69). Отношения между означающим, знаком и означаемым образуют семантический треугольник, в котором содержится актуальное значение. Языковой знак характеризуется произвольностью, но это не означает, что может быть взят какой угодно знак, а только то, что взятый знак немотивирован , то есть между ним и означаемым нет никакой физической связи, описываемой в категориях естественной закономерности. Принцип произвольности знака дополняется принципом линейного характера воспринимаемого на слух означающего, которое, согласно Соссюру, развертывается во времени и характеризуется заимствованным у времени признаком – протяженностью в одном измерении. «Об этом совершенно очевидном принципе сплошь и рядом не упоминают вовсе, по-видимому, потому, что считают его чересчур простым, между тем как это весьма существенный принцип и последствия его неисчислимы. Он столь же важен, как и первый принцип (немотивированность знака). От него зависит весь механизм языка. В противоположность означающим, воспринимаемым зрительно, (морские сигналы, дорожные знаки и т.п.), которые могут комбинироваться одновременно в нескольких измерениях, означающие, воспринимаемые на слух, располагают лишь линией времени; их элементы следуют один за другим, образуя цепь. Это их свойство обнаруживается воочию, как только мы переходим к изображению их на письме, заменяя последовательность их во времени пространственным рядом графических знаков» (Соссюр, 1999, с 72-73).
Интегральное рассмотрение проблемы знака приводит Соссюра к выводу о том, что в языке нет ничего, кроме различий. Рассудочное мышление требует, чтобы различия базировались на позитивно-фактических членах отношения, однако Соссюр настаивает на том, что язык представлен только различиями без положительного субстрата системы. Такая постановка проблемы требует от Соссюра признания, что отличительные своойства языковой единицы не отличимы от самой единицы. Только различие создает дифференциальные признаки, им же конституируется и значимость. Стремление различия конституироваться, то есть обрести значимость, указывает на собственно проблемный аспект лингвистики, делающей возможным её развертывание как системы категориальных инвариантов. В них осуществляется индуцирующая модель языкового описания, имеющая интерсубъективный статус. Конституируя лингвистику как область интерсубъективных обобщений теоретико-познавательного понимания языка, Соссюр лишил субъект возможности обрести место в истории языка. В этом и сказалась научная автономия гносеологически-ориентированной метатеории языка.
1.3. Логика. Отношение языка к мышлению. Язык и логическая теория. Классическая и неклассические логики
Трудно понять тенденции и оценить возможности современной логики, не обращаясь к её развитию. Г.Фреге первым предложил реконструкцию логического вывода на основе искусственного языка (исчисления), обеспечивающего полное выявление всех элементарных шагов рассуждения, требуемых исчерпывающим доказательством, и полного перечня основных принципов: определений, постулатов, аксиом. Он первым ввел в символику логического языка операцию квантификации – важнейшую в логике предикатов, посредством которой анализируемые выражения приводятся к исходной канонической форме. Аксиоматические построения логики предикатов в виде исчисления предикатов включают аксиомы и правила вывода, позволяющие преобразовывать кванторные формулы и обосновывающие логический вывод. Тем самым объект исследования логики окончательно переместился от законов мыслей и правил их связи к знакам, искусственным формализованным языкам.
Со времен Фреге в логике правильным способом рассуждения считается такой, который никогда не приводит от истинных предпосылок к ложным заключениям. Вывод считается корректным тогда, и только тогда, когда условия истинности его предпосылок составляют подмножество условий истинности его заключений. В основе такой стратегии семантического обоснования логического вывода лежит взгляд, согласно которому истинность предложений и, следовательно, корректность логического вывода определяются непосредственно объективной реальностью. Иначе говоря, корректность логического вывода ставится в зависимость от существования определенных объектов и таким образом логика оказывается онтологически нагруженной. (Бессонов, 1985).
“Классическая логика оказывается неприемлемой при обосновании вывода в языковых контекстах, выходящих за рамки языков классических математических теорий. В качестве традиционных примеров рассуждений, для которых средств стандартной секмантики недостаточно, можно привести контексты, содержащие пропозициональные установки (“знает, что…”, “может, что…”, “полагает, что…”) и логические модальности (“необходимо”, “возможно”).
Можно сделать заключение: “необходима ревизия семантического способа обоснования логического вывода с целью расширения сферы его применения. Но в каком направлении? В принципе можно подвергнуть сомнению исходное фрегевское определение правильного вывода как функции исключительно одной истинности. Тогда определяющую роль могут играть такие характеристики посылок, как достоверность, вероятность, приемлемость, согласие со здравым смыслом, которые, собственно, и дают “право” на вывод. Однако в этом случае логическая семантика уже не будет обладать уникальным правом не обоснование вывода” (Петров, 1986, с. 17-18).
Приведем пример. Среди классических логических методов обоснования знаний, известных из математической логики ( доказательство, опровержение, подтверждение, оспаривание, объяснение, интерпретация), современная логика аксиологических модальностей приводит метод “оправдания”. (Берков, Яскевич, Павлюкевич, 1997). Термин “оправдание” применяется по отношению к некоторому действию – практическому или умственному. К оправдательным доводам относятся идеальные или правовые нормы, оценки, соглашения, индивидуальные и групповые интересы, мотивы. Очевидно, оправдательные доводы несут налет субъективизма и, будучи принятыми в одной социальной среде, не принимаются в другой.
Человек, в отличие от классической математической теории, может допускать множественность истин, которые зависят от конкретной ситуации. Следование “голой логике” не всегда является целью его мыслительных операций. Возможно, знаковые операции, применяемые человеком при создании контекстов вероятности, приемлемости, согласия со здравым смыслом, можно обсновать правилами многозначных, модальных, интуиционистских, паранепротиворечивых и конструктивистских логик. Изучение соотношения законов “правильного мышления” и языка актуально для следующих случаев:
1) область исследования составляют обыденные рассуждения, рассуждения о классических науках;
2) допускается принципиальная разрешимость любой проблемы;
3) говорящий индифферентно относится к содержанию высказываний. (Эти основополагающие принципы классической логики приведены А.Д. Гетмановой ( Гетманова, 1995, с. 361). Классическая когнитивная лингвистика ограничивает свой круг проблем перечисленными ситуациями.
Проблему отношения мышления к языку, основную проблему когнитивной лингвистики, принято решать в рамках логической терминологии. Здесь можно выделить два подхода – первый, проводимый Декартом, Лейбницем ( к философам этого же направления можно отнести Фреге, раннего Рассела, Морриса). Они полагали, что язык отражает логику мира и задача ученого – познать её. Второй подход признает эволюционное появление логического мышления на определенном уровне развития Хомо сапиенса, логическое мышление связывается с языковой способностью строить отождествляющие и обобщающие суждения. Но при этом полагается, что основание для обобщения и отождествления заложены не в самих вещах и отношениях реального мира, а в способе и целях использования языковых знаков. На этом принципе построены неклассические логики, из современных логик здесь следует отметить способы толкования модальных текстов, текстов со скрытым цитированием и т.п. Классическим примером современного решения проблемы искусственного интеллекта, базирующегося на положениях логики и лингвистики, следует считать идеи французского ученого Гюстава Гийома, изложенные в его фундаментальном труде «Принципы теоретической лингвистики» (Гийом, 1992).
Языковые сущности у Гийома – это части речи, которые оформляются в ходе мыслительных операций, которым ученый приписывает однообразный характер движения от общего к частному и от частного к общему. Лингвистика, по его мнению -–это наука, которая не добавляет новых способностей мышлению, но дает понимание механизмов, благодаря которым мысль может познать самое себя. Лингвист, по мнению Гийома, должен интересоваться не логикой языка, предметом философии, а только когерентностью – последовательностью условий формирований языковых структур. На бессознательном уровне базовыми операциями мышления выступают партикуляция (движение от общего к частному) и генерализация (движение от частного к общему). Результатом этих операций в индоевропейских языках, по Гийому, являются слово как потенциальная языковая единица и предложение как реализованная речевая единица. В работе «Логика и лингвистика» Гийом пишет: «Логика – это вымышленное движение вещей, в котором не учитываются дорожные происшествия и те помехи, которые вещи привносят вместе с собой, поскольку они являются вещами, а не идеями. В связи с этим процитирую по памяти Лейбница: «Вещи мешают друг другу, а идеи вовсе не мешают друг другу». То, что вещи мешают друг другу, не препятствует тем не менее их упорядоченному движению, то есть когерентности, если учитывать правильно помехи. То, что идеи не мешают друг другу, помогает их упорядоченному движению – воображаемому и исключающему дорожные происшествия, где все совершается от начала и до конца по принципу наибольшей экономии. Логика – это идеально прямая линиия, это воображение прямой линии. Если нет происшествий на пути из Парижа в Рим, нет поворотов, объездов, преодоления препятствий, то это будет путешествие по прямой, не отвлекающее от цели. Логика – это воображаемая простота. Не знаю, каким был бы язык, постороенный по этой воображаемой линии. Не могу этого знать, такого языка не существует. Знаю только, что наблюдаемый язык не следует такой дорогой. Дорога, которой он следует – это путь когерентности, где случаются дорожные происшествия, ошибки на уровне мысли, речи и письма. Когерентность передвигается шаг за шагом, обращая внимание на местность и на действия, которые надо совершать для продвижения вперед. Извилистый путь, который ведет на вершину горы, обладает когерентностью; он не логичен, хотя имеет свою логику. Логический путь не был бы извилистым. Этот путь в своей прямолинейности при наличии вещей является воображаемым. И он существует в таком качестве в воображении, а извилистый путь в конечном счете представляет собой то, что было бы с первым, если бы он существовал. Таким образом, пройдя по бесконечности языка часть извилистого пути и испытав противодействие вещей, его всегда можно мысленно превратить в идеальную дорогу в виде прямой линии и объяснить путь, которым следует когерентность, сводя его к логическому пути, которым в действительности она не следует, хотя в итоге результат представляется так, как если бы этот путь был по-настоящему поройден. Вещи мешают друг другу, а идеи не мешают. При овеществлении у вас останутся только пути когерентности; при идеализации, без овеществления, перед вами будут пути логики. Так логика приписывает суждению прямой путь. Когерентность приписывает упорядоченное движение вперед, которое не осуществляется по такому прямому пути, где препятствие вещей было бы ( в воображаемом случае) сведено к нулю.
Приношу свои глубокие извинения слушателям за эти соображения, которые завели меня, лингвиста, в сферу философии, в то время как своим успехам как лингвист я обязан тому, что никогда этого не делал, занимаясь только когерентностью и никогда не принимая во внимание логические построения» (Гийом, 1992, с. 18-19).
К такому пониманию проблемы нужно было прийти через познание логико-философских идей Декарта и Лейбница, Канта и Гегеля, Фреге, Рассела и Соссюра.
Рене Декарт в письме к аббату Мерсенну привел идею искусственного универсального формализованного языка. Этот проект был почти буквально реализован Заменгофом при создании искусственного языка эсперанто в 1887 г. Лейбниц разделял картезианскую идею о том, что человеку нужен язык, представляющий предметы в простоте и порядке. Действительный же человеческий язык, по их мнению, имеет столь запутанные значения, к которым ум, однако, привык, что по этой причине человек почти ничего не понимает. Интересно, что именно на родине Декарта почти на четыреста лет позднее Жак Лакан именно эту «запутанность» значений человеческого языка объявит прерогативой человека как мыслящего существа.