Введение.
I. Учение Дарвина.
II. Существует ли научная альтернатива дарвиновской концепции эволюции?
1.Почему дарвиновскую концепцию нельзя считать научной?
2.Номогенез.
3.Эволюция без отбора?
4.Систематика - окно в онтологию.
5.Атомы и холоны.
6.Метафизичиская фокусировка.
7.Открытие Сергея Мейена.
8.Отбор до эволюции.
9.Уверение Фомы.
Заключение.
Литература.
Дарвиново учение овладело умами ученых всех специальностей, всего образованного и полуобразованного общества, и не останется, и даже не остается уже, без сильного влияния и на людей совершенно необразованных.
В чем же заключается причина этого необычайного явления? Если хорошенько вникнем, то найдем ее уже в самом имени, которое общий голос и ученого мира и публики - дал этому учению, назвав его Дарвинизмом. Г. Тимирязев говорит: “В истории наук бывали примеры, что за известной теорией, за известной гипотезой сохранялось имя автора, но чтобы имя человека сделалось нарицательным названием для целого направления, целого отдела знания - подобного примера еще не бывало, а между тем во многих библиографических указателях, рядом с заголовками: зоология, ботаника, геология вы встретите новый – «Дарвинизм». Действительно ни одно направление, данное какой-либо отрасли положительных наук, или совокупности их, сколько бы оно само по себе важно и плодотворно ни было - ни данное Коперником астрономии, ни Галилеем физике, ни Лавуазье химии, ни Жюсье ботанике, ни Кювье зоологии - не назывались и не называются Коперникизмом, Галилеизмом, Кювьеризмом и т. п. Но однако если хорошенько поищем, то найдем целую область знаний, и притом именно ту, которая, по праву или нет, считает себя во главе всех знаний и наук, т.е. философию, где такое обращение собственного имени автора философского учения в нарицательное, для обозначение целой философской системы, весьма обычно. Все говорят Картезианизм, Спинозизм, Шеллингизм, Гегелизм для обозначения философских учений, творцами которых были: Декарт, Спиноза, Шеллинг, Гегель. Таким образом, если мы причислим Дарвиново учение к философским учениям, то подмеченная г. Тимирязевым аномалия исчезнет; окажется, что учение Дарвина получило название «Дарвинизма» не по причине особенного качественного превосходства и совершенства его, сравнительно с прочими учениями в области положительного знания, а по общему характеру этого учения, совершенно независимо от его внутреннего достоинства, характеру, по которому оно как бы изъемлется из области положительных наук, и относится к области философии. Всякому мыслящему человеку, какого бы он ни держался направления, сама собою и как бы насильственно навязывается мысль, что мир разумен, и именно разумен как факт, как результат. Если бы это было не так, если бы предположение этой разумности не лежало в подкладке всего нашего мышления; то очевидно, что самое возникновение как отдельных наук, так и науки вообще было бы невозможно, ибо исследование бесчисленного множества несвязанных между собою фактов было бы трудом невозможным и ни к чему не ведущим; все равно, что счет песчинок на берегу морском. Но если мир разумен как факт, как результат; то должна же быть тому какая-нибудь причина столь же общая, как общ сам факт, как обще и неизбежно сознание этого факта. И действительно, не только ученый и философ, но и всякий человек дает себе на это какой-либо ответ. Как ни много, по-видимому, таких ответов, большинство их подводится собственно под один именно: что если разумен результат, то разумна и сама, произведшая его причина. При составлении себе понятия о свойствах этой причины и отношении ее к результату — миру, мнения конечно расходятся. Одни уподобляют отношение этой разумной причины к произведенному ею миру — отношению человека к результатам его художественной или промышленной деятельности, — объяснение, дающее начало различным формам деизма, по которому разумность мира объясняется целесообразностью замысла его устройства. Другие признают разум, как выражаются на философском языке, имманентным миру, что соответствует различным формам пантеизма, по которому разумность мира объясняется внутренней закономерностью всех явлений его. Третьи, наконец, отрицая объективную разумность мира, вкладывают эту разумность в созерцающее мир «Я»; но так как очевидно, что это созерцающее разумное «Я» должно погибнуть, или лучше — не могло бы даже существовать среди неразумного мира, — они принуждены были отвергнуть вместе с разумностью и самую реальность его, — что соответствует различным формам субъективного идеализма, который следовательно приписывает разумность мира, реально несуществующего, последовательной галлюцинации созерцающего «Я», представляющейся ему разумной. Все эти три формы миросозерцания можем мы обозначить общим именем идеализма, ибо все они, под тем или другим видом, прибегают в своих объяснениях к идеальному или духовному началу, господствующему над материей, или даже совершенно ее устраняющему. Но существует мировоззрение отрицающее существование духа; оно, конечно, должно отрицать и всякую разумность мира, которая должна быть лишь чем-то кажущимся, а не действительным. Но это возможно лишь в том предположении, если, как весь мир, так и сам человеческий разум, созерцающий и исследующий его, — неизбежный, необходимый продукт некоторых простейших, самих по себе существующих данных, например: материи и движения, действующих чисто механически, — и тогда эта-то механическая необходимость, продуктом которой являемся и мы сами, и представляется нам как разумность. Это всего лучше может быть объяснено примером. Перемена времен года имеет своим результатом множество явлений, представляющихся нам разумными и целесообразными. Но перемена времен года зависит, как известно, от наклонения оси вращения земли к плоскости ее пути вокруг солнца и от сохранения параллелизма оси самой себе на всем этом пути. Но для объяснения этого последнего нет надобности прибегать к какому-либо особливому приспособлению; для этого вполне достаточно отсутствие всякой причины, могущей нарушить этот параллелизм, и очевидно для такого отрицательного факта никакого дальнейшего объяснения не требуется. Следовательно, все разумные по-видимому результаты перемен времен года суть неизбежные следствия механического закона вращение земли, т.е. необходимых самих по себе свойств этого движения. Такое объяснение было бы вполне удовлетворительно, если бы оно могло быть применено ко всем формам и явлениям неорганической и органической природы. Но в том то и дело, что такое механическое объяснение решительно неприложимо к целым обширным категориям явлений, и в особенности по приложению к органическому миру, к объяснению той бесконечной разумности и целесообразности, которые обнаруживаются в приспособлении разнообразнейших растительных и животных организмов к условиям, неорганического мира, друг к другу, и отдельных частей организмов органов к целому. Оно до такой степени неприложимо, что не только никому не удалось объяснить форм органического мира и их происхождение механически, но, собственно говоря, никто никогда и не пытался предложить такого объяснения. Только совершенно легкомысленное отношение к этому вопросу, предполагающее совершенное непонимание значения и смысла механического объяснения, позволило Геккелю утверждать, что будто бы Дарвин представил такое механическое объяснение. Но если Дарвин этого и не сделал, тем ее менее оказал другую услугу материалистическому мировоззрению, доставив ему совершенно иную точку опоры. Именно, принцип механической необходимости он заменил принципом абсолютной случайности, которая является у него верховным объяснительным началом той именно части мира, которая представлялась носящей на себе печать наибольшей разумности и целесообразности. Хотя принцип случайности играл роль в некоторых философских учениях древности, как у Эмпедокла и Эпикура, но Дарвин первый провел его систематически с большим остроумием через целую область самых сложных явлений. Итак, дело очевидно в том, что Дарвиново учение есть не только и не столько учение зоологическое и ботаническое, сколько вместе с тем, и еще в гораздо большей степени, учение философское. Дарвинизм изменяет, переворачивает не только наши ходячие и наши научные биологические взгляды и аксиомы, а вместе с этим и все наше мировоззрение до самого корня и основания, и притом как мировоззрение идеалистическое, так и материалистическое. До появления Дарвинова учения, материалисты принуждены были основывать свой взгляд на природу не на строгом основании научных данных (ибо не могли объяснить всего механически), а в значительной мере несмотря на них, или даже вопреки им, не иначе, как сознательно или бессознательно отворачивая глаза от целой категории явлений, и притом, по общему понятию, самой важнейшей - от явлений мира органического. Они принуждены были ссылаться на смутность и запутанность этих явлений, распутать которую не удалось еще науке, но которая, по аналогии с расширяющеюся все более и более сферою механических объяснений, должна будет наконец подвести их под один общий материалистический или механический взгляд. Вместо такой неопределенной надежды на прогресс науки в известном смысле и направлении, Дарвинизм, казалось, дал возможность подвести и органический мир, со всеми его дивными приспособлениями органа к органу, и целых организмов к внешней среде, под общее материалистическое воззрение на природу. Сама тайна происхождения разнообразия органических форм объяснялась до очевидности простыми, повсеместно наблюдаемыми, самими по себе понятным явлениями, или кажущимися по крайней мере таковыми. Верховному разуму не остается более места в природе, или по крайней мере он становится чем-то излишним, без которого очень хорошо можно, а следовательно и должно обойтись. Правда, что сам Дарвин и не думает отвергать ни Бога, ни его творческой деятельности, не говоря уже о принимаемом им сотворении первобытной органической ячейки. Вот собственные слова его, сказанные по поводу постепенного усовершенствования глаза на различных ступенях органической лестницы: “Пусть этот процесс будет происходить в течение миллионов лет; и в течение каждого года на миллионах особей разных видов; не можем ли мы поверить, что живой оптический инструмент мог бы этим путем стать настолько совершеннее стеклянного, насколько дела Создателя совершеннее дел человеческих?”. Но ведь этот путь есть путь абсолютной случайности, а абсолютная случайность не только не предполагает разумного руковождения Божества, но напротив того совершенно его отвергает, и, во всяком случае, не имеет в нем ни малейшей надобности. Следовательно, мыслители, естествоиспытатели и вообще люди менее благочестивые, нежели Дарвин мог быть лично, очевидно получили логическую возможность оставаться при одной случайности (как бы они, впрочем, ее во называли), как при вполне достаточном объяснительном принципе. Когда на деле все происходит без разумного водительства, зачем же и предполагать его в причине? По чувству пожалуй - но по разуму нет для сего необходимости. Таким образом, материализм из непоследовательного учения, из предвзятого взгляда, по-видимому, один только и сделался вполне последовательным, вполне отрешенным от всего предвзятого, от всего предрассудочного. Напротив того, идеализм потерял всякую фактическую почву, лишился главной фактической положительно-научной точки опоры. Из последовательного он сделался непоследовательным, могущим держаться именно только благодаря предвзятым идеям, предрассудочным понятиям. Ему уже приходится отворачивать глаза от всей области природы, собственно говоря, от всего объективного мира. Опорой остается ему лишь духовный субъективный мир. Но во что обращается этот духовный мир, когда главный и даже единственный наличный представитель его - человек, со всеми его свойствами и дарами, происходит от обезьяновидных животных, без привнесения, при этой медленной, постепенной метаморфозе, чего бы то ни было нового, особенного, — когда человек отличается от своих родоначальников только количественно, а не качественно, и когда эти родоначальники сами, нисходя или восходя (как угодно, смотря по смыслу, который будет придаваем этим словам) со ступени на ступень, в конце концов происходят от наипростейшей органической клеточки? Но главное препятствие к распространению материалистического или механического взгляда на всю природу, — дивное устройство органического мира, устранялось Дарвинизмом. В чем же заключается существеннейшим образом то свойство Дарвинова учения, по которому эта, по-видимому чисто зоологическая и ботаническая теория, имеет, не в пример прочим, такое первостепенное значение для направления общего мировоззрения в известную сторону, т. е., что именно придает этой специально-научной теории то огромное философское значение, которое она имела для своих последователей, или лучше сказать для всего современного общества? Это совершенно ясно выражено в следующих немногих строках в начале его введения к “Origin of species”: “Разбирая вопрос о происхождении видов, совершенно понятно, что естествоиспытатель, размышляя о взаимном сродстве органических существ, об их эмбриологических отношениях, географическом распределении, геологической последовательности и о других подобного рода фактах, мог бы прийти к заключению, что виды не были созданы независимо друг от друга, но произошли, подобно разновидностям, от других видов. Однако же такое заключение, хотя бы вполне основательное, оставалось бы неудовлетворительным до тех пор, пока оно не могло бы показать, каким образом бесчисленные виды, населяющие мир, были изменены так, чтобы приобрести то совершенство строения и приспособления, которое справедливо возбуждает наше изумление”.
Из этой выписки можно ясно усмотреть ту двоякую задачу, которую Дарвин предпринял решать. Во-первых, это вопрос о происхождении разнообразных органических форм - специально научная, специально зоологическая и ботаническая часть задачи; во-вторых, это вопрос о целесообразности в природе - общефилософская часть задачи. Как ни важна сама по себе первая, с общечеловеческими интересами она имеет только одну точку соприкосновения - это происхождение самого человека, который, как бы мы на себя ни смотрели, все-таки - несомненно, зоологический вид. Без этой частности, конечно имеющей для нас огромную важность, но все таки частности, первая часть задачи могла бы оставаться и без сомнения осталась бы в специальном ведении зоологов и ботаников. Без сомнения, если бы Дарвин никогда и не написал своего “Descent of man”, то вопрос тем не менее был бы решен в том же смысле и направлении, как и после категорического объявления, что человек происходит от обезьяно-подобных животных. Решение это подразумевательно заключалось уже в общем решении вопроса, как оно дано в книге о происхождении видов. Другая часть задачи, решающая вопрос о происхождении не видов, не органических форм, а целесообразности в природе вообще, имеет несравненно более важное и глубокое философское значение. При решении ее в том смысле, как её решает Дарвин, даже вопрос о происхождении человека, от кого и от чего бы-то ни было, становится совершенно безразличным. Если этот мир не более как бессмысленное скопление случайностей, принявшее только вид ложного подобия разумности, то право, совершенно все равно, как и от чего бы ни происходил человек, от обезьяны, от свиньи или лягушки. Он во всяком случае происходил бы от бессмысленного, и сам был бы вопиющей бессмыслицей. Одна из причин и даже главная причина, по которой Дарвинизм получил такое широкое распространение и такое владычество над умами современников, заключается именно в том, что он устраняет целесообразность в природе, или лучше сказать объясняет ее, не прибегая к посредству идеального начала. Эта целесообразность сидела точно бельмо на глазу у естествоиспытателей последних пятидесяти-шестидесяти лет, пока Дарвин своею искусною операциею не снял, по-видимому, этой катаракты. Дарвиново учение показывает, что оно именно случайность выставляет верховным принципом, объясняющим явление целесообразности в органическом мире, которая является только кажущеюся целесообразностью, ложным видом ее, иллюзиею, — почему и учение это должно назвать псевдотелеологией.
Из сказанного ясно, какой первостепенной важности вопрос о том, прав Дарвин, или нет, не для зоологов и ботаников только, но для всякого мало-мальски мыслящего человека. Важность его такова, что нет другого вопроса, который равнялся бы ему по важности, ни в одной области нашего знания и ни в одной области практической жизни. Вопрос, решаемый Дарвинизмом, неизмеримо важнее и всего имущества, и всех благ, и жизни не только каждого из нас в отдельности, но жизни всех нас и всего нашего потомства в совокупности. Дарвинизмом устраняются последние следы того что принято теперь называть мистицизмом, устраняется даже мистицизм законов природы, мистицизм разумности мироздания. А если разумность, то конечно и сам разум, как божественный, так и наш человеческий, устраняется, или является одним из частных случаев нелепости, бессмысленности, случайности, которые и остаются истинными, единственными господами мира и природы. Вот вопрос, который предложен нам Дарвинизмом!
Дарвинизм – этоматериалистическая теория эволюции органического мира, основанная на воззрениях Ч. Дарвина. Дарвинизм делает попытку доказать реальность эволюции и убедительно объяснить механизм эволюционного процесса. Созданию дарвинизма предшествовали концепции ряда учёных, провозглашавших изменяемость видов (трансформизм), но не сумевших вскрыть причины и механизмы эволюции. Из трансформистов лишь Ж. Б. Ламарк разработал логически последовательную систему взглядов, которая однако, давала в целом идеалистичное объяснение эволюционного процесса. Работу над своей теорией Дарвин начал в 1837, первый её очерк был написан в 1842, после чего Дарвин продолжал собирать и анализировать новые факты. Он опирался на данные палеонтологии, сравнительной анатомии, эмбриологии, систематики, биографии и геологии, широко использовал достижения практики сельского хозяйства, особенно селекции. Важную роль в формировании взглядов Дарвина сыграло учение Ч. Лайеля о геологической эволюции Земли, в частности выдвинутый Д. Геттоном и Ч. Лайелем принцип актуализма, согласно которому на Земле в прошлом действовали те же факторы, что и в наше время. Основные положения теории Дарвин изложил в 1859 в книге “Происхождение видов, путём естественного отбора, или Сохранение благоприятствуемых пород в борьбе за жизнь”, развил в последующих трудах - “Изменение животных и растений под влиянием одомашнивания” (1868) и “Происхождение человека и половой отбор” (1871). Название “Дарвинизм” предложено А. Уоллесом, который независимо от Дарвина пришёл к близким выводам.
Движущими силами эволюции Дарвин считал наследственную изменчивость и естественный отбор. Он впервые поставил в центре внимания эволюционной теории не отдельные особи, а виды и внутривидовые группировки, в противоположность аргонизмоцентрическому подходу ранних трансформистов (свойственному и Ламарку). Дарвин собрал многочисленные доказательства изменчивости организмов и в природе, и в условиях одомашнивания. Он выделил две основные формы изменчивости: неопределённую и определённую, предавая основное значение в эволюции неопределённой изменчивости. Позднее было выяснено, что определённая изменчивость (модификации) ненаследственна. В условиях одомашнивания на основе наследственной изменчивости организмов путём искусственного отбора человек создал многочисленные породы домашних животных и сорта культурных растений. По аналогии Дарвин пришёл к выводу, что и в природных условиях действует фактор, движущий и направляющий эволюцию организмов, - естественный отбор. Дарвин показал, что в природе организмам любого вида свойственна постоянная борьба за существование, складывающаяся из их взаимодействий с факторами внешней среды (абиотическими и биотическими) и внутривидовой конкуренции. Борьба за существование обычно приводит к гибели значительного числа особей в каждом поколении любого вида и к выборочному участию особей в размножении. Неизбежным результатом наследственной изменчивости организмов и борьбы за существование является естественный отбор - преимущественное выживание и участие в размножении наиболее приспособленных особей каждого вида. Следствиями естественного отбора является видообразование, сопровождаемое закреплением адаптации, дивергенция и прогрессивная эволюция. Приспособленность организмов к окружающей среде носит относительный характер. Частный случай естественного отбора - половой отбор, обеспечивающий развитие признаков, связанных с функцией размножения. Дарвинизм впервые дал логически последовательное и материалистическое решение важнейших проблем эволюционного учения. После опубликования теории Дарвина эволюционные идеи получили широкое распространение. Однако классический дарвинизм оставил нерешённым ряд важных вопросов (сущность наследственности, механизмы возникновения наследственной и ненаследственной изменчивости и их эволюционная роль, сущность и структура биологического вида). В начале 20 в. считали, что эволюцию можно объяснить мутациями без участия естественного отбора. Давшая начало новой науке - генетике, менделизм и мутационная теория, сначала были восприняты как учения, целиком заменяющие дарвинизм. Синтез дарвинизма и генетики произошёл в 20-30-х годах 20в. Сложилась так называемая синтетическая теория эволюции, концентрирующая внимание в основном на процессах микроэволюции и видообразования. Новейший этап развития дарвинизма характеризуется использованием данных молекулярной биологии для более глубокого понимания механизмов наследственной изменчивости, практические применения основных его положений к проблемам антропогенного изменения биосферы и управления живыми природными ресурсами.
Критика дарвинизма в разное время велась рядом учёных с позиций автогенеза и других концепций, имеющих автогенезтичную окраску и этоногинеза.
Существуют два принципиально разных подхода к ответу на этот кардинальный вопрос. В соответствии с первым, феномен изменения форм живого есть случайный процесс, определяемый двумя хотя и разными по сути, но при всем том - случайными факторами. Это хаотические мутации и естественный отбор. На подобных представлениях и основаны все версии дарвинизма, в том числе и самые современные. Жизнь есть лишь некий эфемерный (на фоне подавляющих космологических масштабов) феномен, а вместе с тем и разум как космический фактор есть также нечто случайное и преходящее.
Согласно второму подходу, процесс эволюции в своей основе закономерен, что проявляется даже на фоне множества случайных факторов. Эта концепция известна под названием номогенеза. В современной науке дарвиновский подход доминирует, "молчаливое большинство" биологов уверено в том, что он есть единственно возможное объяснение феномена эволюции, что ему нет и не может быть разумной альтернативы. Так ли это на самом деле? Возможна ли научная альтернатива дарвинизму? Поставленные здесь вопросы порождают целый каскад новых. И важнейший из них был задан очень давно - а является ли сам дарвинизм подлинно научной теорией? Также очень давно был дан и хорошо аргументирован отрицательный на него ответ, но же есть выход из тупика, и перспектива получить научное объяснение феномена эволюции связана с концепцией номогенеза. В ее формировании и развитии приняли участие великие отечественные биологи: Л. С. Берг, Н. И. Вавилов, А. А. Любищев, С. В. Мейен. Но вначале имеет смысл напомнить основные возражения, выдвигаемые против дарвиновского подхода к объяснению эволюции.
Современное существование дарвиновского учения имеет характер какой-то странной двойственности, некоего парадокса. Эта концепция признана официальной доктриной современной академической науки. Она лежит в основании того, что принято считать научной картиной мира. Но при всем этом всякий человек, критикующий дарвинизм, как бы ломится в открытую дверь - ведь чисто научная его несостоятельность доказана давно и на бесчисленных примерах. Вот лишь самый краткий перечень наиболее часто приводимых аргументов:
а) теория эволюции слишком туманно сформулирована, для того, чтобы быть строго подтвержденной или опровергнутой. "Дарвинизм всегда излагался логически неряшливо". Кроме того он не есть нечто однородное и представляет собой целый набор иногда сильно противоречащих друг другу интерпретаций (сколько дарвинистов, столько и дарвинизмов);
б) все предъявляемое в качестве демонстрационных примеров, якобы доказывающих дарвиновскую теорию, как то наличие у сходных организмов аналогичной генетической структуры, рудиментарные органы, данные селекционеров и т. д., при более тщательном рассмотрении могут найти и иное вполне разумное объяснение;
в) в основе теории эволюции лежит представление о случайных, ненаправленных мутациях. При всем том даже приблизительные, качественные оценки вероятностей, связанных с такими процессами, сразу же дают катастрофический результат, изображаемый десятичными дробями с огромным числом нулей после запятой. Никакого объяснения этому не дано. Обычные ссылки на длительность эволюционного процесса (миллиарды лет) и огромное число особей, участвующих в отборе, вполне декларативны и ничего не разъясняют;
г) вопреки распространенному мнению, открытия современной биохимии, генетики не укрепляют, а ослабляют и без того эфемерные позиции дарвинизма. Становится все более ясным, какой сложный и тонко сбалансированный комплекс физико-химических процессов соответствует живому. Для того чтобы мутация была благоприятной необходима чудесное совпадение, синхронная мутация сразу целого набора генов, которые соответствуют различным точно сонастроенным в процессе жизнедеятельности органам, системам и функциям;
д) в классической версии дарвинизма процесс эволюции рассматривается как непрерывный и постепенный. Сам Дарвин, как известно, серьезно верил, например, в то, что медведь в процессе непрерывных, "пластических" деформаций может со временем превратиться в кита. Эволюция - это своего рода ламинарный процесс, плавное перетекание одной формы в другую. Есть серьезнейшие основания думать, что это не так. Прежде всего, палеонтологический материал изобилует огромными пробелами, наводящими на мысль о том, что множество допустимых форм живого отнюдь не непрерывно, но образует многомерную матрицу состоящую из подмножеств со вполне очерченными границами. Тот же материал свидетельствует о неоднократно происходивших в истории живого резких и захватывавших сразу огромные регионы мутациях. О том же говорит и опыт селекционеров: изменения, которые могут быть достигнуты селекцией имеют четкие, поставленные "самой природой" пределы. Поэтому хотя она может приводить к внешне очень значительным изменениям, возможности ее ограничены. Это значит что, хотя внешние изменения могут представляться очень большими, фундаментальные структуры и функции остаются неизменными. Итак, биологический вид представляет собой размытый кластер множества допустимых состояний. Переход из одного в другой невозможен последовательностью непрерывных изменений. Все это очень похоже на некоторые физические, и, в частности квантовые системы, имеющие дискретный набор разрешенных состояний, переход между которыми может быть только скачком. Концепция постепенных изменений противоречит известным биологическим фактам. Но и представление о быстрых изменениях сталкивается с неразрешимой проблемой ничтожной вероятности случайного совпадения одновременных благоприятных мутаций;
ж) если закрыть глаза на все эти неразрешимые противоречия, и поверить на слово дарвинистам, что они все-таки дают правильное, хотя бы качественное, объяснение микроэволюции, то есть эволюции на низших таксономических этажах, с неизбежностью встает не менее серьезная проблема макроэволюции, то есть эволюции таксонов более высоких уровней. Необходимо объяснить, почему, например, из первобытных бактерии и водорослей образовались в последующем насекомые и моллюски, а не только более совершенные бактерии и водоросли - ответа нет;
При всех перечисленных доводах следует сказать, что очень долго не было в науке направления, которое бы веско и доказательно встала на путь противовеса учению Дарвина. Ситуация значительно изменилась после того, как в работах отечественного биолога Сергея Викторовича Мейена были сформулированы основные положения номотетической теории эволюции. Следует, конечно, иметь ввиду, что у Мейена были великие предшественники.
Само понятие - номогенез, и аргументы в пользу того, что, вопреки Дарвину, эволюция - отнюдь не случайный, но закономерный процесс подробно и убедительно обосновал Лев Семенович Берг в своих классических работах 20-х годов, из которых главная и наиболее известная - "Номогенез, или эволюция на основе закономерностей". Берг формулирует проблему так: «Есть ли эволюция случайный процесс, который обусловлен лишь двумя факторами: хаотическими мутациями и естественным отбором, или же напротив это процесс в своей основе закономерный, выявление некоторой тенденции, имманентного закона, который и направляет ее ход? В такой, постановке, вопрос может показаться не вполне корректным, и даже беспредметным, ведь и случайные в своей основе процессы могут подчиняться весьма строгим статистическим законам. Более точно его суть можно уяснить из простой аналогии: хотя на развитие отдельного организма влияет множество случайных факторов, но нет сомнения и в том, что здесь главный, определяющий - внутренний - информация, заложенная в генах. Вся его история, есть разворачивание, реализация программы, от которой только и зависит, что же вырастет, например, из данного семени - береза или сосна». Вся эволюция биосферы есть, согласно Бергу, разворачивание, какого-то Закона, или может быть правильнее сказать, многовариантной программы, в которой содержатся и многочисленные способы ее реализации. Поэтому Берг и назвал свою концепцию номогенезом, противопоставив ее дарвиновской концепции тихогенеза, т. е. развитию, основанному на случайности. Можем ли мы сегодня, хотя бы в самых общих контурах представить себе, как же выглядит этот закон? Ответ отрицательный, но наше незнание вовсе не означает, что такого закона нет. В своих работах Берг суммирует огромный фактический материал, накопленный уже к началу 20 века, который и свидетельствует в пользу номогенетической природы эволюции. Этот материал говорит о присутствующих в системе форм живого многочисленных "ритмах и рифмах", которые невозможно объяснить исходя из случайности. В качестве иллюстрации кратко напомним лишь некоторые из них:
а) предварение признаков (филогенетическое ускорение). Известно, что в эмбриональный фазе наблюдаются признаки тех стадий, через которые предположительно прошла эволюция данной группы. В свое время Э. Геккель, горячий сторонник и пропагандист дарвинизма, сформулировал правило, получившее название "биогенетического закона": онтогения повторяет филогению. Картинки, иллюстрирующие это правило на протяжении многих десятков лет воспроизводились в учебниках биологии. Почему-то считается, что он служит прямым аргументом в пользу дарвиновской концепции, хотя его можно понимать лишь как свидетельство того, что эволюция вообще имеет место, в чем, конечно же, мало кто сомневается. Гораздо реже обсуждается факт, что имеет место и обратное, симметричное по времени явление: "индивидуальное развитие может не только повторять филогению, но и предварять ее". Это правило применимо не только к отдельным организмам, но и к целым их группам: филогения какой-либо группы может опережать свой век, осуществляя формы, которые в норме свойственны более высоко стоящим в системе организмам. Это в частности значит, что признаки, которые появляются в результате предварения, не могли получиться как результат действия дарвиновского механизма. Как и индивидуальное развитие, эволюция есть процесс разворачивания, реализации уже существующей программы;
б) конвергенция. О том же убедительно свидетельствует и явление конвергенции: в таксономических группах, зачастую очень далеко отстоящих одна от другой, появляются удивительно сходные признаки. Хрестоматийный пример - сходство в строении глаз человека и осьминога. Других примеров несть числа и Берг упоминает о том, что «двоякодышащие и амфибии показывают в своей организации ряд удивительных сходств, настолько бросающихся в глаза, что ранее были склонны производить амфибий от двоякодышащих». Теперь твердо установлено, что это не так, между тем в двух независимых эволюционных ветвях появляется множество соответствий. Конвергенция затрагивает все жизненно важные, основные системы организма: скелетную, кровеносную, нервную и т. д. Возникает впечатление, что эволюцию замышлял один конструктор, применявший сходные решения для принципиально важных проблем.
в) монофилепгизм или полифилетизм Согласно Дарвину, все множество форм живого возникло из одной или очень немногих первичных форм (монофилетизм), и все дальнейшее развитие шло только дивергентно. Автор "Происхождения видов" вынужден настаивать на ди-вергентности, чтобы хотя бы на словах объяснить, как же смогло возникнуть такое фантастическое разнообразие форм живого. Монофилетизм и дивергенция - это принципиально важные допущения в логической схеме теории эволюции, фактически играющие роль ее дополнительных постулатов. Между тем палеоонтологический материал свидетельствует, что наряду с явлением конвергенции имеет место не менее удивительное явление полифилетизма, когда сходные порой малоразличимые формы возникают от совершенно разных корней. Но отсюда следует очень важный вывод, что многообразие форм живого следует изображать не непрерывно ветвящимся генеалогическим деревом, но многомерной матрицей, устроенной так, что различные ее клетки могут быть достигнуты различными путями.
г) гомологические ряды. Явление гомологических рядов было известно давно, но именно благодаря классическим работам Н. И. Вавилова стал ясен его фундаментальный смысл. Оно заключается в том, что у растений родственных видов наблюдается устойчивое повторение одних и тех же признаков. Вавилов продемонстрировал это на примере многообразии видов пшеницы. (У мягкой пшеницы наблюдаются вариации с остистыми, безостыми, полуостистыми колосьями. Присутствуют и вариации цвета: белоколосые, красноколосые и т. д. Родственные мягкой пшенице виды имеют те же вариации). Берг хорошо знал о результатах работ Вавилова и в своей книге ясно указал на его номогенетический смысл. Подведем некоторые итоги. Целый ряд общебиологически феноменов свидетельствует, что процесс эволюции не может быть описан в рамках дарвиновской схемы даже качественно. Напротив, его следует рассматривать как разворачивание, реализации какой-то многовариантной суперпрограммы, то есть как, процесс, имеющий в своей основе некий закон, "номос". Вопрос о том, что же служит источником этих "номос", этих законов, Берг не обсуждает. Фактические основания концепции номогенеза не только не уменьшились, но существенно окрепли.
Счет, предъявленный автором "Номогенеза" теории эволюции, не только не оплачен, но в нем появляются все новые и новые строки. Поэтому стремление найти выход из "бесконечного тупика" всепобеждающего дарвиновского учения неизбежно. В этом смысле книга известного биолога, нобелевского лауреата Лима-де-Фариа с выразительным названием "Эволюция без отбора. Автоэволюция формы и функции" - одна из самых известных. Показательно, что аргументы, приводимые автором против теории Дарвина, во многом повторяют аргументы Берга, написавшего свои работы более чем восемьдесят лет назад. Так что же такое Автоэволюция? В предельно кратком изложении концепция выглядит так. Биологическая эволюция детерминируется тремя предшествующими ей: элементарных частиц, химических элементов и минералов. Во всех этих процессах естественный отбор или нечто ему подобное, если даже имел место, то был второстепенным фактором. Основной конструктивный процесс - самосборка, особое сочетание специфических для каждого уровня компонентов. При этом действуют строгие правила закрепления (аналог наследственности) и изменения (аналог мутаций), заложенные в их организации. Таким образом, то что может казаться случайным, есть на самом деле, один из многих вариантов закономерного. Для всех трех уровней действуют правила:
а) все формы и функции возникают от нескольких основных форм и функций;
б) все новые формы и функции возникают ... исключительно путем комбинирования;
в) в их организации участвуют принципы симметрии и ассиметрии; г) число вариантов ограничено и невелико;
д) на всех уровнях преобладает упорядоченность.
На биологическом уровне действительны те же правила, а поэтому и эволюция живых организмов детерминирована эволюциями на предшествующих уровнях. "... Каждый новый уровень возникает как типичное новшество не потому, что он создает в корне нечто новое, но потому, что он представляет собой продолжение лишь очень немногих уже ограниченных комбинаций предшествующих уровней"
В биологии долго господствовало мнение, что систематика вторична по отношении к филогении. Если верить Дарвину, генеалогическое дерево и есть единственная система организмов. Но все больше и больше твердо установленных фактов говорит о том, что такая позиция не только не является единственно разумной, но и попросту неверна. Обоснованию и подробному развитию тезиса, что естественная система форм живого имеет свои внутренние, вневременные, имманентные самой природе живого основания, наука обязана классическим работам Александра Александровича Любищева. До Любищева большинство его коллег законно полагали, что систематика - сугубо вспомогательная дисциплина, нечто вроде библиографии, а потому ее проблемы никак не могут быть проблемами первостепенной важности. Спору нет - палеонтологическая летопись, то есть рассказ о том, как одни формы жизни сменялись другими, читается как увлекательный роман, но нельзя забывать и о том, что события, о которых она говорит, имеют в своей основе два чрезвычайно простых, "онтологически банальных" фактора - случай и естественный отбор. Больше за этим нет ничего, и вид системы форм живого немногим более наполнен смыслом, чем конфигурация трещин на стекле, где вся философия исчерпывается словами: "Так получилось..." Еще в двадцатые годы Любищев ясно понял, что на основе дарвиновских постулатов построить систематику невозможно. Нужны какие-то принципиально новые (или хорошо забытые старые?) подходы. В работе, датированной 1923 годом, он пишет: "Система может быть построена или на Платоне или на Дарвине со Спенсером; построение системы из философии Дарвина оказалось иллюзией, надо строить систему, отрешившись от эволюционного подхода". В заключительной главе другой работы эта мысль развернута несколько более подробно: "... вид как идея; организмы - чистые формы; проблема целесообразности как частный случай мировой гармонии, все более теряющей утилитарный характер и все более приобретающей эстетический характер; красота как абсолютная реальность; развитие организмов как воплощение идеи, имеющей конечной целью торжество духа над материей; все это возрождение подлинного платонизма, главного и единственного серьезного противника дарвинизма, понимаемого как философская система, а не только как эволюционное учение". Иными словами, дарвинизм нет смысла улучшать, исправлять, модернизировать и т. д., подобно тому, как бессмысленно исправлять и улучшать птолемееву систему, добавляя все новые эпициклы.
Основатель материалистической традиции Демокрит, как известно, учил, что все в мире состоит из атомов и пустоты. Или: в мире нет ничего кроме атомов и пустоты. Здесь не только утверждение о существовании предела делимости материи, но важнейший метафизический принцип, согласно которому все сущее суть агрегаты различной степени сложности. Такой подход получил название редукционизма. Здесь любое целое в конечном счете сводится к сумме своих частей. Части предшествуют целому. Тогда нужно считать, что живое есть очень, очень сложный агрегат, жизнь - системное свойство некоторых особо сложных систем, неожиданный результат пресловутого перехода количества в качество. Платон предложил принципиально иной - холистический взгляд на мир. Он, конечно, прекрасно понимал, что среди окружающих нас вещей агрегатов более чем достаточно. Но Платон постулировал существование таких уникальных бытийных объектов, принцип устройства которых прямо противоположен агрегатному. В них целое предшествует своим частям и определяет их свойства. Целостность, по Платону, - фундаментальное свойство, не сводимое ни к какому взаимодействию частей. (Используя современные аналогии можно сказать, что это такое же фундаментальное свойство материи как и взаимодействия гравитационные, магнитные и т. д.) Объекты, в которых это свойство проявляется с наибольшей полнотой и наглядностью, Платон называл Целое. По греческие это слово звучит как «холон». (Здесь мы также можем привести современные аналоги: фотон, электрон, гравитон и т. д.) В корне неверно думать, что холон - это некий предел, достигаемый сложной системой при бесконечном увеличении числа составляющих ее элементов и взаимодействий между ними. Утверждение Платона гораздо менее очевидно и гораздо более содержательно: в мире существуют такие объекты, целостность которых фундаментальна, изначальна, т. е. несводима ни к какому взаимодействию. В агрегатах целостность - есть следствие взаимодействия. Нет взаимодействия частей нет и целостности. В холоне целостность "первична" а то, что порой выглядит как взаимодействие есть лишь такая необъяснимая в рамках редукционистского подхода корреляция поведения частей, в которых эта целостность наиболее наглядно и проявляется. (Один из возможных примеров - известное всем квантовое обменное взаимодействие, которое и делает молекулы устойчивыми.) Демонстрационным образцом холона для великого эллина служит живое существо. Космос есть холон холонов, сознание есть также холон.
В конце 19 века редукционистская метафизика была господствующей. Атомизм, механицизм, марксизм, дарвинизм, фрейдизм и т. д. - это лишь различные разработки темы Демокрита, проведенные с разной степенью последовательности и откровенности. К концу 20 века ситуация радикально изменилась и продолжает быстро меняться. Конечно редукционизм еще очень влиятелен, но стратегические позиции его ослаблены. И тому есть серьезнейшие научные основания. Существование фундаментально целостных объектов, холонов, доказано экспериментально. Это суть объекты квантовой физики. Нелишне отметить, что именно те объекты, которые физики, экспериментально обнаружив, поначалу интерпретировали как атомы, есть на самом деле самые простые системы, проявляющие свойства холонов. Поэтому правильнее было бы говорить не атом водорода, а холон водорода и т. д. Квантовая физика есть первая и наиболее успешная холистическая научно-исследовательская программа, холизм в действии. Значит ли сказанное, что под впечатлением этих фактов научное сообщество вот-вот согласится принять объективный идеализм в качестве метафизической основы научной картины мира? Это рано или поздно произойдет, но еще очень не скоро. Ведь редукционизм еще очень влиятелен как раз в науках о живом, то есть именно в тех объектах, которые для Платона и были синонимом Целого. И хотя физики давно уже отошли в основаниях своей науки от Демокрита, редукционистские упования биологов на физику и химию не становятся со временем менее пылкими. Вопреки многим фактам большинство биологов рассматривают живое как очень, очень сложный автомат. Эволюция форм живого трактуется в духе дарвиновского учения как замысловатый результат случайных ненаправленных мутаций и естественного отбора.
Любищева нельзя отнести к безусловным сторонникам номогенеза в берговской редакции, но именно его работы составляют философский центр, вершину отечественной номогенетической традиции. Он отчетливо связал ее с платоновской метафизикой, линией Платона в науке и культуре. Он понял, что застой в теоретической биологии и в том числе кажущаяся тупиковость проблемы эволюции обусловлена господством редукционистской парадигмы. Значит, необходимо обновить метафизические основания биологии в целом. В платоновской традиции все сущее понимается как иерархия холонов. Отдельный организм, биоценозы различных уровней, все живое в целом и, наконец, Космос - суть холоны. Как мы уже говорили - реальный коррелят философского понятия холон был найден среди квантовых объектов. Весьма содержательные модели холонов можно найти как среди других физических объектов (голограмма), так и математических структур (множество Мандельброта). Голограмма (правильнее, конечно же говорить - холо-грамма) обладает тем замечательным свойством, что в каждой достаточно большой ее части содержится информация о целом объекте. Значит, если мир есть Холон холонов, то в нем проницательный мыслитель имеет шанс найти такие феномены, в которых как в фокусе находят отчетливое отражение принципы мироустройства в целом. Чтобы догадаться о форме Земли, нет необходимости совершать кругосветное путешествие. Импульсом к созданию Теории относительности, в корне преобразовавшей наше представление о мире, послужили лишь несколько экспериментов, допускавших к тому же множество различных интерпретаций. Итак, именно потому, что мир устроен как Холон, и возможен этот удивительный феномен "метафизической фокусировки", когда частные, казалось бы, локальные научные проблемы могут выступать в роли experimentum crucis для выбора между различными натурфилософскими и метафизическими системами. Но важно помнить и другое: необходим какой-то особый взгляд на мир, особая когнитивная оптика, чтобы среди груды необъясненных феноменов и противоречивых интерпретаций разыскать эти самые ключевые, фокусные точки. Мир предстает отнюдь не в каждой, наугад взятой песчинке. Способность найти их радикально зависит от принимаемой, казалось бы, априори метафизики. Психологи хорошо знают, что зрение - не только физиологический, но и психологически обусловленный процесс, Печально известен также и феномен концептуальной слепоты, когда за деревьями не видят леса. Неоценимая заслуга Любищева и состоит в том, что он предъявил научному сообществу целый кластер фундаментальных биологических проблем, которые подавляющее большинство его коллег считали или давно решенными или периферийными, малоинтересными. И здесь прежде всего следует вспомнить знаменитую любищевскую триаду: система, форма, эволюция. Как соотносятся проблемы систематики (и в частности вопрос о принципах построения Системы живых организмов), морфологии и теории эволюции? С точки зрения ортодоксального дарвинизма ответ предельно прост - в самой этой триады проблем не существует. Лишь эволюционная проблема реальна, все остальное лишь частные, второстепенные, соподчиненые к главной и единственно фундаментальной. Ведь форма и система - лишь эпифеномен эволюции. Любищев показал, что именно концептуальная слепота и не позволяет его коллегам видеть огромный массив данных, свидетельствующих как раз об обратном: форма и система обладают собственной имманентной логикой несводимой к эволюционной. Это само по себе, конечно, выдающееся научное достижение, но Любищев сделал гораздо большее - он высказал и подробно обосновал простую, но как оказалось, чрезвычайно глубокую мысль: ответ на вопрос о том, как устроено множество форм живого, может служить важнейшим, если не решающим аргументом в понимании того, что такое эволюция. Но через "механизм" эволюции раскрывается сущность живого. Суть ли живые существа особо сложные автоматы, или же для понимания жизни необходим принципиально иной - холистический подход? Ответ и на этот - центральный для биологии - вопрос можно найти, размышляя над проблемами систематики. Итак, обладает ли множество форм живого своей собственной, имманентной, несводимой к филогенезу логикой? Если нет - прав Дарвин и его последователи, его философские предшественники и учителя. Если да - то появляются серьезные основания думать, что система форм живого так же объективно существует, как объективно существуют, будучи укоренены в основных законах природы, множество элементарных частиц, множество химических элементов и веществ, множество кристаллических форм. Тогда систематика - вовсе не вспомогательная научная дисциплина, как это и до сих пор считают многие биологи. Систематика - это, манифестация фундаментальных законов природы, принципов устройства мира в целом, окно в онтологию.
Идеи Любищева о роли систематики в правильном выборе между конкурирующими концепциями эволюции оказались пророческими. Это стало ясно именно сейчас, когда сообщество биологов начинает постепенно осознавать фундаментальное значение классических работ Сергея Викторовича Мейена. В двадцатых годах нашего века Николай Иванович Вавилов сформулировал закон гомологических рядов. Несмотря на всемирное признание, это открытие оказалось фактически инородным телом для современной биологии. Уже тогда было ясно, что это открытие эктра-класса, сравнимое по своему значению с открытием периодической системы элементов. Оно сразу же вызвало большое оживление среди биологов, но в дальнейшем энтузиазм ослаб, и, например, в статье, написанной в 1957 году, А. А. Любищев, меланхолически констатировал: "... Это направление в науке сейчас, можно сказать, еле теплится (даже в мировой литературе)". В работе, опубликованной в 1994 году современный автор пишет нечто похожее: "... И позже, когда имя Вавилова было возвращено в список классиков, а его работа многократно переиздана, положение мало изменилось: большинство наших палеонтологов и эволюционистов не знает, что с этими рядами делать. Не знают и на Западе, где Вавилова чтили всегда. " Это может показаться странным - величайшее биологическое открытие, и в то же время "еле теплится", "не знают, что с этим делать". Объяснение здесь очень простое, и его дал Любищев в цитированной выше статье. Открытие Вавилова не имеет никаких разумных оснований в рамках дарвиновской парадигмы. Любищев пишет сдержанно, лаконично и в то же время вполне определенно: "Закон гомологических рядов является только началом выяснения номологического компонента эволюции". Он "для сколько-нибудь полного понимания требует весьма радикального пересмотра наших общебиологических воззрений". Любищев подчеркивает, что открытие Вавилова, каким бы значительным оно ни было - это лишь вершина айсберга, лишь начало пути: "Попытка Вавилова... представляет собой только маленький отрезок грандиозной проблемы биологической системы... ". Гораздо более отчетливые контуры такой системы и возникли после работ С. В. Мейена. Он показал, что в природе существует феномен множественного параллелизма, который есть своего рода многомерное обобщение параллелизма, открытого Вавиловым. Ю. В. Чайковский предлагает такую формулировку: "если составить ряд организмов (или их частей, признаков), то по какому бы принципу ряд ни был составлен, лишь бы этот принцип вообще был, этому найдутся соответствия в рядах, составленных по другим принципам". Но и это, конечно, выдающееся открытие есть только основание главного достижения Мейена: ему удалось предметно доказать, что система форм живого объективно существует, подобно тому как объективно существует номенклатура элементарных частиц и химических элементов. До Мейена тезис о независимости систематики от филогении, то есть объективности этой системы отстаивали авторитетнейшие биологи, но приводимые ими свидетельства при всей яркости и убедительности имели лишь косвенный характер. Мейен впервые смог предметно показать, в какой понятийной системе координат это множество может быть упорядочено. Но все сказанное есть явное свидетельство того, что формы живого представляют собой вовсе не случайную коллекцию результатов множества случайных и независимых друг от друга процессов, как это постулируется в теории Дарвина. Напротив, оно составляет единый ансамбль, построенный по единому плану, своего рода гигантский супертекст.
Значение открытия Мейена трудно переоценить. Два вывода напрашиваются с очевидностью. Первый состоит в том, что универсальная номенклатура форм живого есть проявление какого-то универсального закона, который и определяет спектр допустимых форм живого. Поясним наши рассуждения аналогией. В конце XIX века физики, изучавшие спектры простейших атомов, также обнаружили нечто вроде гомологических рядов. Там, где все видели лишь хаотическое нагромождение линий, Бальмер, а затем и другие его коллеги нашли простые закономерности, описываемые лаконичными формулами. Физический смысл этих линий стал ясен лишь после возникновения квантовой механики: они суть графическое изображение энергий переходов между разрешенными орбитами. Выяснилось принципиально важное обстоятельство: хотя атомы состоят из нуклонов и электронов, расположение разрешенных уровней определяется не столько свойствами этих частиц как таковых, сколько видом того фундаментального уравнения, множество решений которого применительно к данной ситуации и задает сразу всю совокупность разрешенных уровней. Стало очевидным, что природа устроена холистически, но не подобна конструкции, состоящей из механически сочетающихся деталей. Все понимают, что уже в первое мгновение существования Космоса и задолго до того, как атомы химических элементов реально образовались, их свойства и расположение в Периодической системе уже вполне определены. И хотя сами элементы возникают один из другого в процессе весьма длительной эволюции, итог ее в известном смысле предрешен. Можно думать, что и ансамбль форм живого задается одновременно и весь как множество решений некоего биологического аналога фундаментальных физических уравнений. И это происходит задолго до того, как реальный процесс биологической эволюции может где-либо начаться ("отбор до эволюции"). Из сказанного напрашивается и второй принципиальной важности вывод. Процесс эволюции представляет собой не порождение одних видов другими путем хаотических мутаций, а последовательное прохождение - ступенька за ступенькой - лестницы возможностей и, параллельно с этим растекание по многомерному полю допустимых вариаций в плоскости одного эволюционного этажа. Эволюция - это не история создания новых форм, а заполнение вакансий, выявление уже существующего. Эволюция Космоса тогда выглядит как единый, хотя и чрезвычайно неравномерный процесс реализации возможных устойчивых форм материи - от самых первых элементарных частиц до Homo sapiens. Читатель, конечно, может сказать, что высказанные здесь представления были хорошо известны уже много веков назад. Ведь в Ветхом Завете утверждается: "Бог создал всякие вещи сразу" (Сир. 18, 1). Неоплатоники учили о так называемых "семенных началах" вещей. Эти идеи развили затем христианские богословы Григорий Нисский и Августин: для них "творение было актом одновременным: вся совокупность вещей возникла в одно мгновение". Но речь, конечно, идет не о буквальном присутствии множества предметов, а лишь о задании множества их допустимых, устойчивых форм: "Созданная материя сразу же приняла в себя потенции всех форм, которые когда-либо могут проявиться в действительном мире, потенции всех будущих вещей".
Наш великий соотечественник Владимир Сергеевич Соловьев пытался предвидеть, какой будет наука на рубеже третьего тысячелетия. В книге, опубликованной сто десять лет назад, читаем: "... Вопросы о жизни и смерти, об окончательной судьбе мира и человека... остаются по-прежнему без разрешения. Выясняется только один важный отрицательный результат: решительное падение теоретического материализма. Представление о Вселенной как о системе пляшущих атомов и о жизни как результате механического накопления мельчайших изменений вещества - таким представлением не удовлетворяется более ни один мыслящий ум. Человечество навсегда переросло эту ступень философского младенчества". "Система пляшущих атомов, жизнь как результат механического накопления мельчайших изменений" - ведь это о дарвиновской концепции эволюции, которая в конце прошлого века казалась победившей "окончательно и бесповоротно", и у которой вроде бы не было никакой разумной альтернативы. Как не было ее у победившей также "окончательно и бесповоротно" материалистической картины мира. Но прошло сто лет и ситуация радикально изменилась. Вот как оценивает ее наш современник, автор замечательной книги "Уверение Фомы": "Наука, вошедшая сегодня в зрелый возраст, накопила рациональным методом познания целый массив системных, фундаментальных знаний о природе. Долгая, честная кропотливая работа многих поколений ученых наконец начала приносить добрые плоды ... Именно теперь... из несвойственной и навязанной науке извне роли противницы восстанавливается ее истинное лицо верной дочери и ближайшей помощницы веры......Для обычного научного работника, давно переставшего в суете задумываться над вечными вопросами, появившиеся в последние 15-20 лет, стали полной неожиданностью. К тому же эта неожиданность для многих оказалась неприятной...
Новая ситуация в науке ставит человека перед нравственным выбором. Либо принять доводы здравого смысла с неизбежностью вытекающими последствиями - жить по Божьим заповедям и выполнять Его благую волю. Либо сделать вид, что ничего не произошло и ждать каких-то дополнительных уточнений, которые, быть может вернут утраченную опору из-под ног".
12 февраля 1999 года мир отмечал 190-летие со дня рождения Чарльза Дарвина. Сегодня, в начале XXI-го века, он как ни странно, все еще считается "великим ученым", разработавшим "эволюционное учение". В наших школьных и вузовских учебниках биологии есть целый раздел, посвященный теории эволюции. Книга Дарвина представляла собой скорее философский трактат, нежели научную монографию. В ней было много гипотез, предположений, фантазий, умозрительных построений, но практически полностью отсутствовали какие-либо факты и доказательства. Наука же, как известно, основывается прежде всего на фактах, на эмпирических данных. На фантазиях может быть построена, как правило, лишь лженаука. Прежде всего, например, если одни виды произошли путем постепенных эволюционных изменений от других, то должны были существовать "промежуточные" формы этих видов, они должны были бы обнаруживаться при раскопках. Сам Дарвин это хорошо понимал, он писал: "Почему же мы не обнаруживаем в земной коре разнообразнейшие промежуточные звенья в бессчетных количествах? Геология отнюдь не представляет нам подобной завершенной и последовательной цепи; и это, вероятно, самое серьезное возражение, которое может быть выдвинуто против моей теории". Как видим, как только речь в его книге заходила о конкретных доказательствах его теории, сам он тут же говорил "пас". Но, тем не менее, Дарвин надеялся, что в будущем доказательства, то есть, "промежуточные звенья" обязательно будут найдены. Прошло более 140 лет. Наука на месте, естественно, не стояла, и к настоящему времени, по оценкам специалистов, найдено более 100000000 различных окаменелых экземпляров животных и растений. И среди них пока не обнаружено ни одного "промежуточного звена". Ни одного! "Теория" Дарвина так и осталась недоказанной гипотезой. Но к настоящему времени опровержений этой гипотезы наука огромное количество. Мощным ударом по дарвинизму в свое время было открытие Г. Менделем законов наследственности. Еще в 1907-м году наукой признан ложным придуманный Э. Геккелем биогенетический "закон" - что будто бы эмбрион животного проходит за время беременности стадии эволюции своего вида из древней "амебы". А этот "закон" по-прежнему украшает наши учебники и является обязательным для изучения. Найденные фанатами эволюционной теории некоторые "промежуточные" формы между обезьяной и человеком, при более внимательном изучении оказывались либо фальсификациями, либо просто обезьянами, либо просто людьми. Так называемые "австралопитек" и "рамапитек" оказались обычными, известными видами обезьян, питекантроп - фальсификацией, неандерталец - обычным человеком. Полностью разгромлено еще одно "доказательство" эволюции - наличие так называемых "рудиментарных органов". Во времена Дарвина наука на знала функций примерно 180 различных человеческих органов - и на этом основании они были объявлены эволюционистами "рудиментарными" - то есть, доставшимися человеку в наследство от эволюционных предков и утратившими к настоящему времени свое назначение. На сегодняшний день функции всех этих органов уже выяснены и изучены. "Рудиментов" и "атавизмов" у человека нет! Еще в 1905 году был сформулирован фундаментальный научный закон - 2-й Закон термодинамики. Он гласит, что наш мир, в котором мы живем, не может самоусложняться, наоборот, ему присуще фундаментальное свойство саморазрушения, дезорганизации. Иначе говоря, этот закон абсолютно однозначно и бескомпромиссно запрещает эволюцию, которая подразумевает самоусложнение. Теория эволюции аналогична теории "perpetuum mobile" - вечного двигателя. Последний, как известно, "запрещен" Первым Законом термодинамики (законом сохранения энергии), наша же пресловутая теория эволюции - Вторым. Разница только в том, что людей, непонимающих 2-й Закон, в мире оказалось намного больше, чем непонимающих 1-й, - из-за чего, по-видимому, теория эволюции и не объявлена до сих пор мировым научным сообществом лженаукой.
Существует еще и, скажем так, "моральный аспект" теории эволюции. Сто лет назад, прочитав книгу Дарвина, кембриджский профессор геологии Седжвик сказал, что, если эта "теория" будет принята на веру, "человечество озвереет и деградирует до такой степени, какой еще не знала история". Все это мы и смогли наблюдать в ХХ-м веке. Дарвинизм явился теоретической основой, или по крайней мере, важнейшим элементом самых человеконенавистнических философских учений - прежде всего марксизма и нацизма. Маркс, например, неоднократно утверждал, что теория Дарвина - "естественнонаучная основа понимания исторической борьбы классов". Он, как известно, даже хотел посвятить Ч. Дарвину свой "Капитал". А одна из работ его соратника Энгельса называлась "Роль труда в превращении обезьяны в человека". Гитлер также исповедовал веру в эволюцию. Он искренне верил, что германская раса эволюционировала лучше всех остальных народов, и на этом основании имеет право уничтожать "недоразвитых". Удивительно то, что мы осуждаем большевизм и фашизм, но не можем понять такую простую истину, что они явились результатом распространения определенных философских воззрений. Вначале общество усвоило лженаучное эволюционное мировоззрение, затем на его основе возникли фашистские и коммунистические теории, и уже как следствие - практическое воплощение этих теорий в виде Освенцима и Архипелага ГУЛАГа. Общеизвестно, что эволюционная теория является основанием для атеистического мировоззрения. Недаром на Западе она приживалась отнюдь не так легко, как у нас в России. Запад всегда был более религиозен в христианском смысле, и так запросто отказываться от веры в Христа только на том основании, что какой-то "умник" сочинил не имеющую никаких научных доказательств теорию, там не собирались. В США, например, долгое время действовали так называемые "антиэволюционные законы", запрещающие преподавание теории эволюции в школах. И сейчас там, да и во всем мире, постоянно проходят конференции и научные диспуты, развенчивающие дарвинизм - в результате чего все более и более становится ясно, что истинен-то все-таки именно креационизм.
Дарвинистская теория естественного отбора - это завуалированный призыв к насилию. Ибо она говорит о том, что выживает сильнейший, самый приспособленный. То есть, она побуждает человека как бы доказывать, что он сильный и приспособленный. А так как проявлением силы у многих подсознательно считается агрессивность, то она стимулирует у людей это качество. Человек вынужден доказывать себе и окружающим, что он "приспособленный" и "сильный", и как бы по этой причине "имеет право" на жизнь. Результат - повышение агрессивности в обществе, что влечет за собой, как следствие, множество социальных проблем
Креационизм утверждает, что человек имеет право на жизнь потому, что он образ Божий, и жизнь ему дает Бог.
1. Данилевский Н. Я. Дарвинизм: Критические исследования. Спб., 1885.
2. Страхов Н. Н. Полное опровержение дарвинизма. Русский вестник, 1887, №1.
3. Берг Л. С. Номогенез, или эволюция на основе закономерностей. Птб.: Гос. Изд. , 1922.
4. Берг Л. С. Теории эволюции. Птб.: Гос. Изд. , 1922.
5. Берг Л. С. Закономерности в образовании органических форм. Труды по прикладной ботанике и селекции, т. 14, вып. 5, с. 19.
6. Берг Л. С. Труды по теории эволюции. Л. : Наука, 1977.
7. Любищев А. А. Проблемы формы, систематики и эволюции организмов. М.: Наука,1982.
8. Лима де Фариа А. Эволюция без отбора. Автоэволюция формы и функции. М.: Мир, 1991.
9. Чайковский Ю. В. Элементы эволюционной диатропики. М.: Наука, 1990.
10. Цит. по: Соколов Д. С. "А. А. Любищев и тенденции развития современной биологии" Любищевские чтения, Ульяновск, 1995.
11. Чайковский Ю. В. К общей теории эволюции. Путь, №4 1993, с. 109.
12. Московский А. В. Платон, Флоренский и современная наука. Сознание и физическая реальность, т. 1, № 1-2, 1996, с. 38.
13. Любищев А. А. Линии Демокрита и Платона в истории культуры. М. , 1997.
14. Мейен С. В. Работы по проблемам системы, эволюции и формы организмов. Александр Александрович Любищев. (Светлев П. Г. - Ред.) Л.: Наука, 1982.
15. Чайковский Ю. В. Преобразование разнообразия. Эволюционная теория Сергея Мейена. Химия и жизнь. 1994, №4, с. 20.
16. Тейяр де Шарден П. Феномен человека. М.: Наука. 1987, с. 82
17. Московский А. В. Эволюция без отбора или отбор до эволюции? Репринт МНТЦ ВЕНТ №77, М. , 1995.
18. Майоров Г. Г. Формирование средневековой философии. Латинская патристика. М.: Мысль.
19. Соловьев B. C. Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории. Соловьев B. C. Сочинения, М.: Раритет, 1994.
20. Петренко О. В. Размышления физика о тайне творения Вселенной. Фома. №1(4), 1997. См. также: Послушник Олег Петренко. Уверение Фомы. Симфония веры и знания. - М.: Изд. Спасо-Преображенского Валаамского монастыря. 1996.