Феномен крестьянского бунтарства 1917-1921 г.(Бессмысленный и беспощадный)

Оглавление
Введение
1.Российское крестьянство перед общинной революцией
2.Противостояние города и деревни
3.Образ крестьянина-бунтаря
4.Итоги общинной революции
Заключение
Список литературы

Феномен крестьянского бунтарства 1917-1921 г.(Бессмысленный и беспощадный)

Противостояние города и деревни представляло со­бой своеобразный цикл:
• в конце зимы/весной – затишье: сеять не мешали, рассчитывая получить урожай, а не пустые поля. Порой продотрядники предлагали крестьянам свою по­мощь по охране посевов, покосов, скота, деревень;
• летом – первые признаки нервозности: крестьяне беспокоились за судьбу будущего урожая, а в городе на­чинали ощущать нехватку хлеба. Все чаще собира­лись сельские сходы, на которых селяне пытались выработать собственную политику по отношению к скорым «набегам» из города;
• осень/зима – всплеск насилия. В деревню шли продотряды, начиналась заготовительная кампания, кре­стьяне отвечали жестокостью на жестокость (18). Граждан­ская война – на уровне «город – деревня» – выходила на новый виток напряжения (8).
Но деревня не могла существо­вать без своего «антипода» – города. И одновременно шли два параллельных процесса.
Во-первых, город «выкачивал» хлеб из деревни и стремился подчинить ее своим законам; деревня отчаян­но сопротивлялась, пытаясь отстоять свои интересы и на­вязать городу свои правила игры.
Во-вторых, из города в село и обратно курсировали мешочники, да и сами крестьяне всеми правдами и не­правдами вывозили хлеб на городские рынки. И те и дру­гие не были альтруистами, риск оправдывался и барыша­ми, и возможностью поддержать на плаву собственное хо­зяйство.
Противостояние города и деревни привело, в конеч­ном счете, к глобальному потрясению основ российского общества, многочисленным жертвам и приходу к власти политиков, которые не могли разрешить все затягиваю­щийся конфликт, а лишь придали ему новые контуры.
Несмотря на свою масштабность, общинная рево­люция представляла собой «горизонтальную мобильность»: в ходе локальных бунтов (2), крестьяне и не задумывались о воз­можности коренного институционального переустройства общероссийской власти (12). Идеи радикальных сдвигов в общественной и государственной жизни России в кресть­янской среде привились, скорее всего, лишь к началу 1921 г., по-видимому, под влиянием перипетий трех лет кровавой Гражданской войны. Но даже в то время среди крестьян был популярен лозунг «Советы без коммуни­стов» (7).
3. Образ крестьянина-бунтаря
Крестьянские выступления характеризуют как «кулацко-эссеровские», поскольку советская историография, посвященная исследо­ванию аграрной истории, в основном приписывала руководящую роль в крестьянских восстаниях партии эсеров.
Информация, не укладывающаяся в рамки «эсеров­ских» характеристик участников и руководителей кресть­янских выступлений, чрезвычайно скудна. Ранее ее вос­принимали как «недостаточно классово обоснованную», но тем она и ценна, поскольку ориентировалась более на практическую сторону дела, а не на «теоретическое» ос­мысление.
Вообще можно говорить о широком социаль­ном спектре участников крестьянских выступлений (на­пример, в Ливнах). Крестьяне объединялись, не исходя из принадлежности к определен­ному цензу, а отзываясь на события, которые затрагивали все или почти все сельское население – как, например, продразверстка, трудовые или гужповинности, произвол местных комиссаров или мобилизации, передел земли или барского добра. В этих случаях все социально-цензо­вые аспекты отходили на второй план.
В Гомельской губернии, например, под «знаменем» социального протеста объединялись те, кто испытывал нужду в самых элементарных вещах, разделение шло не по принципу «бедняк» или «кулак», а имеющий что-либо для обмена на черном рынке или не имеющий. Со­циальная пирамида в таких случаях могла элементарно перевернуться. На руках у беднейших слоев оказывались совершенно ненужные им предметы из разграбленных барских имений, которые и шли в обмен на соль, керосин и мануфактуру. Тогда как зажиточные кре­стьяне могли к началу 1920 г. лишиться всех своих преж­них накоплений. А потому под лозунгом «Бей коммуни­стов!» они объединялись вне зависимости от социальной принадлежности.
Так называемый «Кодекс воина» предопределял и «наполеоновские» устремления руководителей, что в большей мере было свойственно бывшим красным партизанам: их амбициям не было предела, и поэтому объяснимым представляется утверждение, например, Ишимского военно-революцион­ного штаба: «...Лубков намерен завоевать Сибирь и Рос­сию по Волге и поставить президента» (22).
Пожалуй, одним из первых признаний Советской власти того, что крестьянское восстание – «продукт» чис­то деревенского «производства» и что его участники и руководители – не контрреволюционеры, а личности, подверженные скорее влиянию бытовой неурядицы, а не политических страстей, был протокол заседания Мариинского ре­волюционного штаба от 28 сентября 1920 г. с более-менее объективной трактовкой ситуации.
Следует сказать, что крестьяне переняли модернизаторские веяния времени на подсознательном уровне, доказательство тому – революционное обращение «товарищ»; согласно донесе­ниям с мест, повстанцы между собой называют друг дру­га «товарищ» (17). Налицо переплетение осознанного, целенаправленного движения и подверженности сиюми­нутным настроениям и мелочным обидам. Перемножен­ная на злость и первобытное чувство – «лучше все сокру­шить, чем найти оптимальный вариант, устраивающий всех», – психоментальная парадигма подводит к реконструированию облика российского бунтаря «постоктябрьской» эпохи: первобытно безгрешен и природно жесток, наивен и хитер, вечный пасынок насилующего его «самость» государства; власть, по его мнению, в любом слу­чае должна вести себя по-божески. Против властей крестьянин-бунтарь бунтовал не для их устранения, а с де­монстративной целью, дабы сообщить о своем мнении. По отношению к другим сословиям он мог быть свире­пым и непримиримым. Готовность крестьянина-бунтаря переписать все межсоциальные отношения с белого лис­та – в сущности главный и в широком смысле единствен­ный двигатель бунтарства, в сколь бы скрытом и опосре­дованном виде он не выступал (17).
4. Итоги общинной революции
Можно сказать, что общинная революция все-таки дала небольшой положительный результат в полити­ческой сфере: движимые собственническими интересами, кре­стьяне уничтожили помещичьи усадьбы, лишив базы тот класс – дворянство, который, находясь у власти, не смог удовлетворить крестьянские требования. Это повысило рейтинг крестьянства в общественной жизни страны (20).
С экономической точки зрения «Декрет о земле» ни­чего не решал: небольшие прирезки не могли возместить громадных потерь крестьянства (19), связанных с утерей вся­ких посторонних заработков как земледельческого, так и промыслового характера, рынков сбыта, а значит, и про­мышленных культур. К этому следует добавть поток горожан, хлынувший из голодных индустриальных центров, которых также приходилось наделять землей, и сокращение пересе­ленцев в восточные районы, что не способствовало ликвидации избытка населения в деревнях. И наконец, государ­ство, лишившись с разрушением народного хозяйства всех прежних источников дохода, вынуждено было строить свой бюджет на натуральных сборах с крестьянства (продразверстка), используя вдобавок его самого и его хозяйство как источник дармовой рабочей силы (трудгужповинности).
«Декрет о земле» и «Закон о социализации земли» (1918 г.) исходил из народнических представлений, сог­ласно которым всякая собственность на землю отменя­лась. Государственные структуры не ставили перед собой каких-либо народнохозяйственных задач. Их назначение сводилось к осуществлению субъективного права граждан на землю, т.е. «справедливого» распределения земель сельскохозяйственного значения среди трудового населе­ния на уравнительно-трудовых началах.
Встав на позиции безоговорочной национализации земли, власть считала себя вправе тем или иным спосо­бом использовать ее для достижения определенных поли­тических задач, а все изменения в аграрной сфере предполагалось осуществить принудительным подчинением крестьянства государственной директиве.
Национализация, отвергая мобилизационные про­цессы, комбинировалась с общинным землевладением, что гарантировало возможность сохранить посредством общинных переделов соответствие между семейным со­ставом и размерами землепользования. Этот, наиболее опасный с хозяйственной точки зрения, метод регулиро­вания земельных отношений характеризуется как иммобильный, поскольку он способствует «распылению» земли. Он же еще и своеобразно подстраховывает существование общины. Там же, где общинное землевладение ока­жется под угрозой ликвидации, останется только пользо­ваться рыночными методами (аренда, найм, купля-прода­жа, залог, профессиональная дифференциация населе­ния и пр.).
В последнем случае «концентрацию» земли можно было считать желательной для народного хозяйства. Слишком измельчавшее сельскохозяйственное производ­ство не в состоянии было выполнить народнохозяйствен­ные функции крупного хозяйства, а на коллективные хозяйства в этом плане надежд возлагать не стоило (21). Стро­гое проведение принципа иммобильности земли должно было привести к укреплению по всей России общинного землевладения. Революция оживила общину, а национа­лизация земли аннулировала причины, разлагавшие ее. Выход из общины утратил всякую привлекательность, так как не давал права распоряжаться землей. Община была предпочтительной формой землепользования, поскольку только она устанавливала соответствие между размерами наделов и семьи.
Национализация земли способствовала утвержде­нию почти на всем пространстве России общинного зем­левладения и общинной психологии. В этих процессах крылись первоосновы крестьянских волнений 1917 – на­чала 1921 г.
Заключение
Революционные процессы протекали в российской деревне стихийно, что было предопределено эклектично­стью крестьянского сознания. Никакая государственная власть не в состоянии была регулировать порывы многомиллионных масс населения. Это сказалось и на итогах общинной революции, и на возможных ее последствиях. Равнение земли совершалось в пределах волостей, и даже уездные нормы никакого значения не имели. Но и пус­тить всю землю в «общий котел», а затем поравнять ее то­же не удалось. Крестьянство каждой волости, уезда или губернии производило революцию для себя, желая рас­ширить свой надел. Равнение в общегосударственных масштабах потребовало бы переселения огромной массы крестьян, на которое не было средств ни у них самих, ни у правительственных структур. К тому же у крестьян не было и желания менять место жительства. В итоге каждой группе крестьянства пришлось самой решать свой аграр­ный вопрос (3). И решали они его, как правило, посредст­вом применения силы.
Для основной массы крестьян революция, как и во­обще любая другая шоковая пертурбация меж- и внутрисословных контактов, повлекла за собой удивительные последствия. Уже в конце 1917 – начале 1918 г. значи­тельная часть крестьян стала по-новому взирать на окру­жающий их мир. Это было связано с появлением у них новых замашек и привычек в результате заимствования кое-каких барских вещичек, господских словечек, а также мешочнического продуктообмена с горожанами (11). За не­сколько месяцев Октябрь 1917-го добился большего, чем четыре года кровопролитной мировой войны. «Крестья­нин этих месяцев был дезориентирован и нетерпелив, он метался, он хотел всего и не знал, как удержать то, что имеет. В этой смутной обстановке меняется вековой быт» (5, 54-55).
Список литературы
1. Аграрные технологии в России IX-XX вв.: XXV сессия сим­позиума по аграрной истории Восточной Европы. М, 1996.
2. Антонов-Саратовский В.П. Под стягом пролетарской борь­бы: Отрывки из воспоминаний о работе в Саратове. М.; Л., 1927. – с. 143; Крестьянское движение в 1917 году. М.; Л., 1927. – с. 323
3. Бруцкус Б.Д. Аграрное перенаселение и аграрный строй // Сельское и лесное хозяйство. 1922. № 7-8. – с. 15; РГАЭ. Ф. 478. On. 1. Д. 1776. Л. 9.
4. Булгаков В.П. Красная Смута. Природа и последствия революци­онного насилия. М., 1997. – с. 23.
5. Булдаков В.П. Имперство и российская революцион­ность (Критические заметки) // Отеч. история. 1997. № 1. – с. 50.